Михаил Соколов - Искры

С дороги, зашумев крыльями, вспорхнула стая диких голубей и полетела куда-то над бескрайной ковыльной степью.

Леон поставил сундучок на землю, сел на него и задумчиво опустил голову.

Идти было некуда. Жить было нечем. А надо было жить…

Вдали, в ложбине, отгородись деревьями, блестели на солнце железные крыши городских особняков, сверкали золотые главы собора. Леон смотрел на город, на особняки под белыми крышами, и у него сами собой сжимались кулаки.

Там была чужая жизнь, чужое счастье…

Леон вздохнул и сказал:

— Ну, ничего. Переживем и это. Но вы, — кинул он злобный взгляд на дома богачей, — вы за это ответите! «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма!..»

Со стороны шахты к нему бежала девушка в белом, и он радостно замахал ей фуражкой.

По степи, по мягкой, как бархат, траве, на золотисто-рыжем коне рысью ехал всадник в черном. Обветренное темное лицо его было сурово, картуз с лакированным козырьком был надвинут на глаза, из-под жилета виднелась наглухо застегнутая косоворотка. Изредка останавливая коня, он слегка приподымался на стременах, острым взглядом впивался в дымчатые степные дали и, немного подумав и что-то записав в книжечку, опять садился в седло — плотно, уверенно, и толчком каблуков трогал коня.

Кругом раскинулась необозримая целина. К синим горизонтам волнами катились по ней ковыли, в белом небе парили и кружились степные хищники.

Смотрел Яшка на эти немые земли, на вековые курганы, на молчаливых хищников и только качал головой. Видел он: много тут надо положить труда и капитала, чтобы пробудились эти угрюмые, пустынные степи и наполнились жизнью. Хватит ли у него сил, денег, уменья сделать это? Не рано ли он взялся за такое большое дело? Но не любил Яшка поворачивать вспять и мысленно подбадривал себя: «Ничего-о… Хватит всего. Где — силой возьмем, где — хитростью…»

Он появился в этих местах полтора года тому назад. Заарендовав, с помощью полковника Суховерова, две тысячи десятин войсковой земли, он выправил нужные бумаги и приехал сюда, на границу Воронежской губернии, с десятью тысячами рублей отцовских денег, с землемерами и кипой книг и журналов. Землемеры, сделав свое дело, получили хорошую мзду и уехали, а Яшка нанял людей из ближней слободы, поручил им делать навесы, кузницу, землянку в степи за слободой возле речки, сам же поехал к знакомым купцам продавать будущий хлеб и будущую шерсть. Купцы знали хозяйство Нефеда Мироныча и без риска выдали Яшке векселя. Он тотчас же заложил их, получил в банке крупный кредит и тогда еще более энергично стал разворачивать дело. По хуторам он покупал скот, из Харькова выписал сельскохозяйственные орудия и инвентарь, в городах купил лесу, кирпича, и вскоре на пустыре за большой слободой стало как на ярмарке. Сюда сгоняли скот, лошадей, свозили сотни мешков с хлебом, сеялки, плуги, дроги, всякое хозяйственное добро, от утра до вечера здесь хлопотали люди, стучали топоры, визжали пилы.

На подготовку ушли осень и зима, и Яшке некогда было как следует прочитать даже книги по агрономии, а не только роман какой-нибудь из тех, что рекомендовала ему Оксана. А весной лишь только земля очистилась от снега и засияло теплое солнце, Яшка нанял голодных мужиков-отходников из России и начал полевые работы сразу на тысяче десятин.

Теперь в степи, возле реки, строился дом, дальше за ним распахивались земли, а у самого горизонта, на целине, паслись первые племенные лошади и две отары овец…

Подъехав к месту постройки дома, Яшка влез на сруб и бросил взгляд вдаль.

Там, на пахоте, пестрели красные быки, поблескивали лаком сеялки, сверкали лемехи плугов, слышался бойкий свист погонычей, и от этого волнующего весеннего шума, от доносимого ветром запаха свежевспаханной земли грудь Яшки наполнялась неиспытанной гордостью. Нет, не рано он взялся за такое большое дело. Есть у него и силы, и сметка, будет и власть над землей! Пробудит и оживит он эти угрюмые, молчаливые степи, и они наполнятся суетными шумами и песнями и звонкими человеческими голосами. Пробудятся по воле его, Якова Загорулькина…

Плотник Евсей мельком взглянул на него — стройного, сильного, задержал взгляд на костяной рукоятке ножа, торчавшей из-за голенища его сапога, и подумал: «У самого молоко на губах не обсохло, а уж какое дело раздул. Страсть какая силища!» Подойдя к хозяину, он хотел поговорить о сыне, Андрее, но Яшка сам заговорил о нем: