Петр Смычагин - Тихий гром. Книга третья

— Отец Сергий, — проскрипела та в ответ.

А с амвона неслись жгучие слова проповеди:

— …И Христос проповедует свободу, равенство и братство не одной какой-либо группе людей, отдавая предпочтение тому или иному классу общества, а вещает истины всем без различия…

И в этом вся сила обаяния учения Христа в противовес подделывающемуся под Евангелие учению земному о счастье всех людей. Счастье так заманчиво, к нему так жадно протягиваются со всех сторон руки, но обычно люди не ищут внутреннего содержания, их манит только самое слово «счастье» и возможность ощутить сытость и довольство, хотя бы на трупах своих ближних; в такой кровавой борьбе за такое счастье совершенно отсутствует сознательное отношение к смыслу бытия…

Свобода себялюбивого «я» освобождает человека от всяких размышлений и разрешает, не задумываясь, подвергать огню и мечу все, что составляет преграду к удовлетворению чисто животных инстинктов. Отсюда угнетение богатыми классами бедного люда, отсюда ненависть низших слоев общества к высшим, ибо во взаимоотношениях людей нет другого содержания, как только выгода, хотя бы и высшего порядка…

И вот, переживая все ужасы наших дней, мы все убедились, что свобода стоит ровно столько, сколько стоит находящийся в центре ея человек, и что свобода может не только уподобиться деспотизму, но и превзойти его. Всю гибельность власти такой свободы над человечеством сознавали лучшие умы седой древности, для них было ясно, что должна прийти другая, действительная свобода, и эту свободу принесет на землю мессия…

— Ну, хватит тебе бубнить-то! — заорал от входа Ипат. — Тут исповедаться никакого терпения нету, а он бубнит и бубнит.

Старухи и старики заоглядывались на него, зашикали, а Ипат, как ни в чем не бывало, достал из портсигара папироску и подпалил зажигалкой.

— В наше время, — продолжал батюшка, — праздник воспоминания рождества Христова приобретает особое значение: о спасителе сугубо вспомнят верующие, протянутся к Евангелию душа и рука неверующего. И снизойди к нашей немощи, господи, проясни наше сознание, дай нам познать твою истину и сделай нас свободными! Аминь!

— Ну, пошли! — позвал Назарка.

— Вы чего, правда, что ль, исповедаться собрались? — удивился Ипат, потягивая из папироски.

— А ты? — спросил Василий.

— Да пошел он к черту, долгогривый!

— Ну и оставайся со своими грехами, — зубоскалил Назарка, — а мы пойдем.

Он подхватил Василия под руку и потащил вперед. Желающих покаяться грешников возле аналоя почти не было. Одного батюшка уже исповедовал, да еще стояла тут немолодая женщина.

— Я вот за этой бабой пойду, — сказал Назарка, — а ты уж за мной.

— Иди, иди, — согласился Василий, — а я погожу…

Когда поп накрыл покрывалом Назарку и стал выспрашивать о грехах, тот без разбору отвечал: «Грешен», а священник неустанно твердил: «Бог простит». Стоя на коленях, Назарка увидел свесившуюся цепочку из часового кармана батюшкиных брюк. Часы он немедленно вытянул, а заодно из другого кармана умыкнул зеленую тетрадку.

Покончив с грехами, поп снял покрывало, а поднявшийся грешник не уходил от него, строя страдальческие гримасы.

— Есть у меня еще один грешок, — запинаясь, но громко говорил Назарка так, чтобы и Василий слышал, — да признаться-то боюсь… Расскажешь ты всем, а мне потом плохо будет…

— Да что ты, что ты, чадо Христово! — пылко возразил батюшка, потрясая серебряной россыпью волос на ризе. — Ведь за разглашение тайны исповеди священнику на том свете вечно язык пилой отпиливать станут! Могу ли я обречь себя на такую кару?

— Ну, коль так, — приободрился грешник, — пожалуй что, и признаюсь…

— Так в чем же твой грех, раб божий?

— Да часы я украл, батюшка…

— Бог простит, — успокоил поп и сам успокоился, потому как раньше он спрашивал и про убийства, и про тайные собрания, и про грабежи, и даже про заговоры против правительства. И Назарка безотказно признавал свой грех во всем. А тут всего лишь какие-то часы!

Василий нырнул под покрывало к батюшке, а Назарка, отойдя шага на три, опустил часы в нагрудный карман пиджака и цепочку, на вид повесил. А сам между тем занялся батюшкиной тетрадкой, обнаружив в ней дневниковые записи:

«3 марта 1917 г. Получилось известие о перевороте. Почему-то припомнилось выражение Достоевского: «Кто теряет своих богов, тот теряет все».

12. Начались выборы в разные комитеты, управы. С каждой почтой — масса социалистической литературы, злобной, развращающей.