Петр Смычагин - Тихий гром. Книга третья

— А я бы не приказал теперь же домой ворачиваться, — разошелся Василий.

— Это почему же?

— А потому… Те уланы, какие остались, к начальству поскачут, все обскажут, потом по телефону знать дадут, кому надо. А те дозоров конных добавят и встренут нас по-хорошему.

— Верно, — подтвердил Петренко, пошевеливая коня. — Ты прямо стратег настоящий. И что же нам делать?

— А забраться в урему, где погуще, да и просидеть сутки. Не станут же они так долго дозоры держать.

— Плохой ты стратег, — засмеялся Петренко. Разве ж для того взрывал ты мост, чтобы ждать, пока, немцы исправят его? Ждут нас в штабе с этим известием, как пирога из печи. Потому и, приказано к утру вернуться, для того и на коней посадили. Гнать надо как можно скорей! — И он пришпорил коня.

«У немцев, конечно, связь получше нашей работает, — размышлял Василий, важно держась в седле, — так ведь ночь теперь самая глухая, да еще дожжик вон без конца поливает — не враз там всех расшевелишь. И правда, что надежней выйдет, ежели поторопиться-то».

Ехали долго и быстро. Василий, после стольких лишений и после сугрева, расслабился. Теперь он ни за что и ни за кого, кроме себя, не отвечал, потому и мысли начали никнуть. С версту не доезжая до линии немецкого дозора, притормозили. А в полуверсте от него совсем остановились.

Послали двоих в разведку. Они вернулись минут через сорок и сообщили, что разъезд проезжает очень часто: или они навстречу друг другу едут, или одна и та же группа, имея небольшой участок, «челночит» по нему беспрестанно.

Стали цепочкой подбираться к линии, но, не достигнув ее, остановились. Пашу Федяева Петренко послал вперед и наказал:

— Близко туда не подъезжай, а как проедут они и слышать их перестанешь, тихонько свистни. Да не торопись, хорошенько прислушайся, может, с другой стороны топот послышится. А только ты знак подашь, — мы броском на свою сторону. Там уж лошадушки пусть выручают.

Ждать пришлось недолго. Все сидели в седлах, пригнувшись, будто готовые раньше коней прыгнуть в темную бездну. У Паши получился не свист, а вроде бы резкий короткий писк — «ч-чиу!»

Рванулись кони. И как ни мягка была размокшая почва, шум от десятков копыт, выдергиваемых из трясины, донесся к уланам. Правда, пока они остановились, прислушались и поняли, что к чему, наши разведчики были уже далеко, но все-таки не удержались от погони, открыли слепую стрельбу, рассыпались цепью и не щадили коней.

А нашим теперь хоть пулей лететь, все равно казалось бы не быстро. Да пули-то все-таки настигали их. Держась рядом с Григорием, Василий скакал, пригнувшись к гриве коня. Вдруг вроде бы беспричинно выпрямился он резко и тут же начал оседать.

— Чего ты? — метнулся к нему Григорий, подхватив под руку.

— Ну, теперь всё! — словно бы даже с радостью воскликнул Василий.

— Чего все-то? — кричал Григорий, тормоша его за руку, будто пытаясь разбудить.

— Да отцепись ты, руку больно. Плечо зацепила, стерва!

Вот оно как выходит. Сколько пуль за ночь в него летело, и все обошли, всем дорога рядом нашлась. А тут шальная, бесцельно пущенная в кромешную тьму пуля сыскала себе живую цель!

— Ну, сидеть-то сможешь? Не упадешь?

— Не упаду. Скачи, не отставай!

Боясь напороться на русскую заставу, версты через три отстали немцы. Разведчики вздохнули свободно и, чувствуя себя уже дома, перешли на легкую рысь, а потом и на шаг. От взмыленных, коней валил белый пар, видимый даже в темноте.

Утро пока не проклевывалось. За такими тучами и дня не видать.

— Слышь, командир! — без опаски, во весь голос крикнул Григорий. — Остановиться надоть.

— Приспичило, что ли, кому-то? — спросил, не оборачиваясь, Петренко.

— Рослова перевязать надоть.

Петренко натянул поводья и, подняв руку, остановил спутников.

— Раньше-то чего ты молчал, когда всех перевязывали? — недовольно спросил он Василия, подъезжая к нему.

— Стало быть, не об чем говорить-то было! — сердито отозвался Василий. Не слезая с седла, он снял шинель, гимнастерку. Стащил и нижнюю рубаху. Вся левая половина ее пропитана была кровью.

Григорий распластал эту рубаху, наложил на продолговатую рану пакет и начал пеленать друга.

— Дак чего ж ты давеча-то сказал так? — допытывался он.

— Как?

— «Ну, теперь всё!» — повторил его слова Григорий. — Я уж думал, конец тебе. Напужал до́ смерти. А рана-то не смертельная.

— Нет, Гриша, не смертельная. Даже кость не задело, кажись… А сказал я так оттого, что пулю эту ждал с самого вечера, вернее сказать, со вчерашнего утра, да ее все не было. Теперь вот лизнула.