Петр Смычагин - Тихий гром. Книга третья

Не запахивая короткой шубы, он подхватил котомку, повернулся резко и пошел.

— Дядь Макар, дядь Макар! — заспешила она вдогонку, словно боясь оторваться от спасительных ворот. — Не сказывай ты никому, что встрелись мы тута!

— Да что ты, — обернулся он на ходу. — Дарье своей и то не пропишу.

— А, може, Васю где встренешь, поклонись ему от мине!

К вечеру того же дня в одном эшелоне с казаками, только в других вагонах, на фронт ехали серые мужики из разных деревень и хуторов. Захватив место на верхних нарах в теплушке, Макар забился в угол и перебирал в мыслях события последнего дня. Да и другие тоже, видать, не оторвались в думах от родных мест, от повседневных дел и забот, потому беседа не завязывалась.

А у Макара к тому же никак не выветривался из мозгов предостерегающий шепоток Мирона перед посадкой в вагон:

— Ты язычок-то покороче держи тама: в кажном вагоне царевы уши подвешены. Они у его длинные — всех вас услышат.

— Дак ведь по туше и уши, — отшутился Макар.

— Верно, — согласился старший брат, — всякие уши по туше, а ты гляди, какие длинней да куда они поворачивают.

Мобилизованный в полицию, на службе Мирон узнал много такого, о чем раньше не догадывался. Теперь его не затащить бы на горячую хуторскую беседу и на аркане.

— Нищему пожар не страшен, а мине дальше фронта не ушлют, — не сдавался Макар. — А ты вот, ежели сможешь, Тихона побереги тута.

— Не хвались, идучи на рать, — осерчал Мирон, — хвались, идучи с рати. Дурная твоя башка ничего ведь не знает об том, чего творится-то кругом! С хутора из-за печки много ли разглядишь? Слушай, чего тебе говорят, да на ус мотай!

Макар и сам понимал, сколь коротки его знания об огромном мире, начинающем гневно клокотать с самого дна, от жару. И припекает мужика не только на фронте. Здесь тоже — до того затянуло облезлую мужичью шею, аж глаза на лоб лезут. А оттого мужик чуто́к пошире видеть начинает. И хоть неприхотлив и вынослив он, казалось бы, как ишак азиатский, но и его терпение выдохлось.

«Вот ведь на бойню-то везут мужиков с казаками в одном эшелоне. Но казаков потому и откармливал царь, земли им отваливал столько, что сами они с ней никак не управятся. Крестьянин опять же и батрачит на них. Налогов-податей с них не берут. За такие блага, пожалуй, не грех и повоевать», — думал Макар.

А мужик-то, за какие ж радости башку свою нести должен под топор? И на японскую мужика тащили, и на германскую теперь вот, и в мирное время служить иди…

«А взамен мужику чего? — чуть не вслух вопросил возбужденный Макар. — И ведь скажи ты на милость, помещики и заводчики, и купцы, и мещане, и казаки — все господами именуются. Только мужики да фабричные рабочие — скоты, выходит. Все в господа повылазили и едут на нашей шее!»

Захотелось Макару крикнуть об этом на весь вагон, выплеснуть всю горечь собратьям! Но предостережение Мирона сработало вовремя. Не крикнул, а только запыхтел, заворочался в своем углу и, перекинув котомку от стены на край нар, сюда же головой перевернулся, а ноги в темный угол вытянул.

К стенке вагона жестянка была пристроена — свечка в ней торчала, и маленький рыжий лепесток пламени колебался и прыгал в лад с колесами, вздрагивая на стыках рельсов. Между нарами, в центре вагона, — чугунная печка. Возле нее мужик сидит на перевернутом ящике — курит и огонек в печке поддерживает.

— Не спится? — спросил мужик, глядя на Макара.

— Да нет, чегой-то не выходит.

На противоположных нарах тоже вперемешку торчали с краю то головы, то ноги. Не поймешь, кто спит, кто не спит. А вернее всего — понял Макар — переваливаются в мужичьих головах те же думки, что и у него. Домашние заботы пока застряли там, а к ним лепится все прочее. И до казаков, и до царя, конечно, думки доходят. Но молчат. Похоже, опасаются по первости друг дружку.

Эх, разглядеть бы эти царские уши! Должны же они тут быть, коли Мирон говорит, что в каждую теплушку их всунули. Да ведь слушать-то им нечего, коли все молчат.

Спустился Макар со своих невысоких небес, подхватил хлипкий ящичек — горкой они у стены набросаны и под нарами, видать, для растопки, — и, доставая кисет, подсел к печке. Свернул цигарку. Спичку не стал расходовать, приберег, приткнул цигарку к раскаленной дверце, подержал, пока задымилась, смачно затянулся.

— Откедова будешь? — спросил Макар.

Выбрал мужик уголек покрупнее, дверцу открыл, в печку кинул. Молчит. Роста он небольшого и в плечах неширок. Бородка светло-рыжая реденькая и усы такие же. По бледному лицу — конопатины. Шапка, кажись, заячья на затылке прилеплена. Короткая на меху поддевка, крытая бобриком, — распахнута. Поддевке той, прикинул Макар, лет двадцать с гаком будет — ворс на локтях до ниток протерт. И пиджачок на нем коричневый примерно такого же возраста.