Наталья Парыгина - Двадцать лет

— Снигирев. Снигирев… Как ты оказался здесь?

— Вернулся после войны. Женился.

— На Майке?

— На Майке.

— А где она?

— Да тут живет. Зоотехником в колхозе работает. А я бригадиром. Шестерых мальчиков мы с ней народили. Ты сядь.

— Не захотела Майка медициной заниматься?

— Не захотела. Насмотрелась за войну, намучилась. Не захотела. Ты зайдешь к ней?

— Зайду.

— Надолго к нам?

— Нет. Сегодня обратно.

— Ты все же зайди. Я бы тоже с вами посидел, да нельзя мне. Вчера только операцию сделали, велели недвижимо лежать.

— Поправляйся. Пойду я.

Снигирев удержал ее за руку.

— Посиди. Вспомни. Я не буду мешать. Вон на той койке он лежал.

— Ты слышал, что…

— Тетка Даша говорила. Даже письмо твое читала, которое ты из Крыма прислала. Хороший был парень Алешка. Ну, ну, не надо… Как живешь-то? Работаешь кем?

— Геологом.

— Вот как. Песни поешь по-прежнему?

— Нет. Не пою.

— Что ж так?

— Не поется.

— И на пианино не играешь?

— Не играю.

— Зря. Талант у тебя был.

— Да ну, какой там талант… Пойду я, Ваня. До свиданья.

— До свиданья, Зося. К Майке-то зайди, не забудь!

— Повидаюсь обязательно.

Тетка Даша устроила настоящий пир. Всю редиску в огороде повыдергала, горшок сметаны достала из погреба, шаньги на трех тарелках поставила на белую скатерть. На плите грибы жарились — это уж Майка грибы принесла, ребята сегодня насобирали: как знали, что гости приедут.

— Ты вовсе и не постарела, Майка, — говорила Зося Михайловна, оглядывая бывшую медсестру, — все такая же.

— Когда стареть-то? — смеялась Майка, показывая широкие плотные зубы. — Некогда. Семь мужиков, а я одна. И помереть некогда будет.

— Ну, угодила ты мне, — в который раз повторяла тетка Даша. — Уж так угодила ты мне этой кофточкой! И ведь в самый раз пришлась. Тут нипочем такую кофточку не купишь.

— Носи на здоровье, тетя Даша.

В маленький домик набилось полно народу, все больше — пожилые женщины. Они целовались с Зосей Михайловной, расспрашивали ее и рассказывали о себе: у кого сколько детей, и как живут, и кто из знакомых уехал, и кто умер.

Лариса задержалась в больнице — делала срочную операцию, и тетка Даша все сокрушалась, что ее нет:

— Ах ты беда, Лорочка-то занята.

За столом пили водку. Катя не хотела пить, но тетка Даша ее уговорила:

— Ты выпей, дочушка, выпей с нами. Выпей да послушай. Ты того не переживешь, что мы испытали.

— За встречу, Зося! — подняв стопку с водкой, громко сказала Майка.

Катя принялась есть редиску со сметаной. Она пыталась слушать, о чем говорят за столом, но в голове у нее шумело, и она не могла уловить связного разговора, а может, его и не было, только отдельные фразы беспорядочно долетали до Кати.

— Гриша-то Пронский, помнишь, белокурый такой? Профессором стал.

— Да ну? Профессором?

— Профессором. По горному делу.

— Про Виктора Бородулина не знаете?

— Под Берлином Виктор Бородулин погиб.

— Зося, а Корнилов-то, с твоим Алексеем в одной палате лежал…

— Помню. Что он?

— Стихи пишет. Ларисе книжку прислал со своим портретом. С лысиной на портрете-то.

— Выпьем, женщины. Давайте за вдов выпьем, чьи мужья головы сложили за Родину. Сколько тут вдов сидит?

— Зося.

— Дарья Ивановна.

— Мариша.

— Зину-то забыли?

— Зина теперь мужняя жена.

— Все равно горе пережила, первую любовь потеряла.

— Будьте здоровы, женщины.

— Выпей, дочушка, выпей с нами…

— Да я уже…

— Ничего. Это пройдет. Паренек-то милый есть у тебя? Есть? То-то. Счастливая! Береги свое счастье, попусту, по крохам не растеряй. Давай, я тебе грибков добавлю.

— Я помню, — задумчиво говорила Зина, сероглазая женщина с волнистыми, забранными в пучок волосами, — помню, как он, Алеша-то твой, зарядку во дворе делал. Ты уйдешь на работу в госпиталь, а он выйдет в огород и марширует, бывало, и руками разводит, и приседает… «Мне, — говорит, — сила большая требуется, я после войны геологом стану, по горам буду ходить». — «Да какая же, — я ему говорю, — на такой еде может быть сила».

— Сейчас бы он с нами за столом-то посидел. Ты хорошо сейчас живешь, Зося?

— Хорошо.

«Зося, что я наделал, я твою пайку съел. Сначала отщипнул немного, потом — еще, еще, и не заметил, как все пятьсот грамм…»

— Дружно они жили, дочушка, вот как дружно… Он работать не мог, а по дому все старался ее заменить: и лучинок, бывало, наколет, и картошек начистит. А то нету ее долго — она часто в госпитале до полночи задерживалась — так он идет ее встречать. Ходит, ходит перед госпиталем, прямо как влюбленный мальчишка. Я аж завидовала. Мой-то в первый год погиб…