Николай Кочин - Девки

— А я слышала, помогает, ежели в вине куриный помет растворить.

Подруги привели примеры: пили щелок и чернила, это не спасло. Начали упрекать Дуську, которая хвалилась познаниями в покрытиях тайного греха, а помочь Наташке не могла.

Наташка, уткнув подбородок в рукав, стояла в тесном кругу.

Ежились от холода, топали ногами, галдели, затем все разом смолкли.

— Может, к доктору? — сказал кто-то.

— Доктор — живодер, — возразила Дунька. — Ходила Любаха, что получилось? Десять пудов отдала, а уж измучилась, не приведи господи. У них одна замашка — резать...

— Ну как же, девахи? — спросила Парунька. — Выручайте подругу из беды...

— Я знаю средство от всяких вередов, — сказала Улыба. — Кто хочет любой веред [53] Веред — нарыв с нагноением, чирей. избыть — воробьиное мясо помогает... Особенно воробьиное яйцо... Всякий веред как рукой снимает...

— Тошно мне, — произнесла в ответ на это Наташка. — Где же зимой взять воробьиное яйцо?

Все замолчали.

— Ну тогда, Наташка, пробуй все подряд: чернила, щелок... воробья... Насори на дорогу проса, воробьи налетят, и бей их палкой...

По селу мутной волной разливался слух: в Парунькиной артели девки одна за другой «гуляют».

Богомольные мужики и бабы, проходя мимо девичьей квартиры, отворачивались в сторону. Устинью Квашенкину молва обозвала нехорошим словом. А тем девкам, которые были членами этой артели, дома, по утрам и ночью, когда возвращались они, родители напевали:

— Помни, дочка, что случится... голову оторвем и в овраг бросим.

Парни приходили в артель, кололи Наташку обидными намеками.

Бабы на колодце вздыхали, перешептывались громко, не торопясь, вешали ведра на коромысла и добродетельно заключали:

— Бог шельму метит.

Видели: шла Наташка по утрам, наклонив закутанную в шаль голову, торопилась к Усте, чтобы не чуять на себе пытливых глаз матери. Ела взятый с собой хлеб и приходила домой только вечером, чтобы сдать матери работу. Ночевала у Паруньки.

Просыпаясь, чуяла боль и догадывалась: снадобье не помогает. Нутро рвало от лекарств, изо рта шел дух, истрескались десны. Однако по привычке Наташка вынимала из-под лавки пузырек, пила через силу.

Парунька говорила:

— Брось, глупости это. К доктору надо — вот что. Матери не созналась?

Наташка охала:

— Ох, убьет она меня! Свет стал не мил. Хлеб ведь понадобится, а где его взять? Сама знаешь. Ой-ой-ой-ой, пропала моя головушка!

Под глазами у ней темнели свинцовые дуги, красные пятна расселись на щеках и подбородке, издали выделяясь на восковом лице.

Перед зеркалом она дешевыми красными нитками, поплевав на них, водила по щекам, ровняя цвет лица; пудрой «Лебедь» из Парунькиной коробочки запыляла круги под глазами и уже потом надевала сарафан.

И все-таки ей казалось, что пополнела за сегодняшнюю ночь. На улице ей все чудилось — каждому хочется мельком бросить на нее взгляд.

Парунька говорила:

— Понапрасну томишься, точно преступница. Отбрей любого, кто тебя попрекать бедою станет.

Наташка качала головой:

— Эх, Паруха, сказать только это легко.

Дома она жаловалась матери:

— Нутро болит. Видно, капустой объелась.

Мать верила, вынимала крещенской воды и брызгала дочь под шепот молитвы.

Один раз, — дело было в посту на другой неделе, — девки говели. Наташка, опустив голову вниз, прошла с подругами в церковь. На паперти в спину ей старушечий голос злобно прошамкал:

— Поганая, а туда же ко господу!

Наташка не созналась на исповеди в своем грехе и теперь, идя домой, раздумывала хорошо поступила она или нет? Нужно было бы спросить подруг, говорят ли попу об этом?

Была оттепель. Слепило солнце, таяли сосульки; на концах из них, блестя, сочились капли. Капли падали со звоном с поветей, разъедая снег. Снег побурел, плотно укладываясь под пятой. В воздухе было липко. Бабы ходили распахнувшись, мальчишки выбегали без шапок, валились кучей на ледяную гору и катились вниз с визгом и руганью.

Очень часто выступали дали, леса и деревни, голые поля с серыми зигзагами дорог и одинокие мельницы.

Наташка вспомнила: зверевский парень, его звали Микешка, постоянно присылал ей поклоны; она не благоволила к нему, но теперь нужно было ответить: сельские парни ее такую не возьмут.

Наташка прошла в холодный чулан, сняла шубу. Мать сидела у чулана, тихо сморкалась в платок и безмолвно плакала.

Наташка сразу почуяла, что матери известно все. Ноги у нее задрожали, она, не докончив молитву, опустилась на кресты и тоже заревела.