Василий Еловских - Вьюжной ночью

Мужики стали говорить о волках, об их прожорливости, о том, что в давние годы звери эти забегали ночами на окраины поселка и хватали собачонок. А теперь вот и близко не подходят, и охотникам приходится ходить за ними бог знает куда. В Боктанке только охотники-любители, охотников-профессионалов здесь сочли бы, пожалуй, за лодырей: лишь заводская работа, особенно на мартене и на прокатных станах, была по-настоящему уважаемой. Порассуждали о том, где лучше ставить петли на зайцев, поспорили, нападает рысь на человека или не нападает (пришли к выводу, что в любом случае зевать не надо, а особенно, если рысь ранена), и в конце концов начали говорить о самом страшном лесном обитателе — медведе. Правда, о медведях вроде бы не слышно в тутошних местах, они живут где-то дальше к северу. А здесь их, наверное, пугают заводы, гудки и люди. Егор Иванович и Василий Кузьмич «и в глаза не видывали» ни одного медведя. Но дед Андрей… Ах уж этот дед! Еще будучи парнем, он, поругавшись с заводским начальством, умотал куда-то на север, приглядел в тайге девушку и женился. Сколько-то лет прожил в деревне с птичьим названием Воробьевка, но потом затосковал по заводу и снова приехал в Боктанку, прихватив с собой жену, которую все здесь пугало — и заводской шум, и запахи металла, и низкий, сердитый, громогласный заводской гудок.

— А вот возле Воробьевки, помню, медведей этих самых было ууу! — начал дед Андрей. — Покойный тестюшка пошел как-то на овес поглядеть. Подходит это… Батюшки! На той стороне поля медведица с двумя медвежатами. Ходют себе спокойно так это и овес обсасывают. Тестюшка — в сторону, в сторону и — дай бог ноги.

— Ври! — не выдержал Санька.

— Ты кому это говоришь, а? — резко покосился на сына Егор Иванович.

— Разрази меня гром, если вру. Или вот!.. Тоже чудно было. Убирали овес две девчонки, племянницы наши. Снопы вязали. А еду, ну квас там, хлеб, оне под суслон положили. Работают себе и не видят, что к суслону тому медведь подошел. Подошел и обсасывает себе колоски. Ну, пора подошла обедать, тогда и увидели девчонки медведя. Легонечко, легонечко от него и — в деревню.

Да это что! Там, брат, куда чище дела были. Как-то летом медведь заявился к мужику одному прямо на пасеку. Его Егорычем звали. А после медведя, сами понимаете, че может остаться. И Егорыч со своим братаном Митькой начали соображать, что им делать. И придумали. Вернее сказать, это Егорычу пришло в голову такое. Он вспомнил, что когда-то мужики в Воробьевке уже не раз делали так. Что же было? Приволок Митьша колоду на пасеку и налил в нее водку. С полведра этак выбухал. Водку ту с медом размешал. И улеглись оне обои с Егорычем на лабазе. Ветками и травой разной укрылись. Лежат это, присмирели. И сон на ум не идет, какой уж сон. Ждут пождут — нетука, подь ты к чемору! И только на рассвете пришел. Уже перед восходом солнца притопал. Раз-раз, весь улей порушил к чертовой матери, весь мед пожрал вместе с воском. Он в эту пору даже пчел с медом заглатывает, говорят. Пчелы жалят его почем зря, он отмахивается лапами-то и, знай себе, жрет да жрет. А после меду и после того, как пчелы изжалят его морду, медведю всегда пить охота. И этот тоже… подбежал к колоде и пьет, и пьет, и пьет. Приподнял морду, отошел шагов этак десять и — бух на землю. Дернул башкой раза два и затих. Митьша-то: «Напугался, грит, я, уж не подох ли, думаю. Че это он сразу сковырнулся? С пьяным вроде не должно так быстро. Шкура будет, а как с мясом?»

А дальше так было. Прибежал Митька — деревня-то рядом. И мы поехали на телеге. Гнали, как на пожар. И еще два-три соседа прибежали. Взвалили его всем гуртом на телегу. Привязали покрепче к телеге той. Едем, значит, и радуемся. Довольнешеньки. Болтаем о том, о сем. А он возьми да и очухайся. И как заревет. Мать моя родная! Лошади, а их было две, оборвали постромки и убежали черт те куда. Только дня через два нашли их. А медведя пришлось застрелить.

Дед Андрей — мужик особый, его хлебом не корми, только дай о чем-то поговорить. Может, маленько и приврал, тут дело темное.

— Раньше-то в лесу кругом следы звериные были. А щас, окроме сорок да галок, ниче не увидишь. Эт-та племянница из Воробьевки наведывалась. Так, грит, и там уже ни медведей, ни волков, ничего этого нету. А помню… В девяносто третьем году дело было. Один волк ночью к свояченице в хлев забрался…

— Так тебе чего, волков и медведей не хватает, и че ли? — удивился Василий Кузьмич.

— Пожалуй, что не хватат, парень. С имя как-то веселей.