Теперь «что-то» — лучше совсем ничего. А раньше оно было терпимо. И получалось как по Декарту: «Когито, эрго сум». Мыслю (но только вообще), следовательно (поэтому и) существую (а не живу и не обеспечиваю жизнь другим).
Все это в прошлом. Но без него нет настоящего. А были ведь и в прошлом безвестные уполномоченные райкомов, которые советовали думать: дума на ноги ставит. И лишь за одно за это нужно оправдать прошлое. Нужно и можно. И всего двумя русскими пословицами. Первая: кабы нам тот разум наперед, что приходит опосля. Вторая: и на большие умы живет расход.
Произносимые слишком часто и всуе, слова скоро утрачивают свою значимость, обесцениваются и теряют смысл. Сейчас вот опять все много и охотно говорят об интенсивной технологии. Но все ли отчетливо понимают, о чем они речь ведут? И двести десять миллионов тонн зерновых в 1986 году — только пока четвертый по величине результат за послевоенный период. По 16 центнеров в среднем с каждого из 130 миллионов гектаров. Ровно по 100 пудов. При такой урожайности, бывало, и золотые звезды сыпались, и славословили как о сверхдостижениях. Но те времена прошли, и теперь шестнадцати центнеров с гектара уже мало: минимум двадцать нужно. Пустяка не хватает. И пустяковых этих дополнительных затрат живого труда на единицу земельной площади не каждое хозяйство может внести — некому. Некому! Надо ж подумать. Надо бы, но, видимо, тоже некому было думать в спешной погоне за эпохой экстенсивной системы земледелия.
Жил в русском селе мужик. Некий Никита Силаевич, к примеру Никита Силаевич. Иначе его никто не называл ни в глаза, ни по-за глаз. Только по имени-отчеству — из большого уважения к хлеборобскому таланту такого крестьянина.
Имел он три десятины земли, потому что земельные наделы нарезались лишь на мужскую душу, а из мужских душ в его семье числилась нередко всего одна — он сам.
И вот когда окончательно утвердилась в селе Советская власть и вслед за слухами, что будет она распределять землю по едокам, заявился товарищ из райземотдела переписывать всех невзирая на души, мужская она или женская, хлынули мужички в сельский Совет.
Дошла очередь до Никиты Силаевича. Назвал себя, назвал жену, мать, тещу, загибая пальцы, чтобы не пропустить кого, начал перечислять дочерей, строго соблюдая хронологию.
— Мария была уже, — зачеркивая, полоснул земотделец по имени, как ножом по сердцу отца. — Вы, гражданин, давайте без этого… Без приписок.
— Так у меня их три, — запереступал с ноги на ногу Никита Силаевич перед столом, словно босой на пожарище. — По святцам совпало.
— По святцам. Не совпало, а, скажи, не хватило. Давай дальше, люди ждут.
Дальше с регистрацией членов его семьи дело пошло туже и напоследок застопорилось совсем.
— Итого — одиннадцать, — собрался подводить черту представитель.
— Да нет, двенадцать. В аккурат дюжина.
— Кто двенадцатая? Имя, имя.
— Убей, забыл. Ты строку оставь, сбегаю у бабы спрошу.
Прилетает домой:
— Мать! А как у нас Луньку зовут?
Как Луньку зовут, запамятовал, но что досыта кормить свою большую семью он обязан — не забывал. И кормил. С одной десятины площадью в 1,09 теперешнего гектара. С одной. Потому что вторая была под овсом, а третья — под парами. И по скольку пудов пшеницы получал Никита Силаевич с этой самой десятины? Да уж, конечно, не по сто, если только себе на прокорм оставлялось не менее ста пятидесяти. На прокорм. На семена. И на продажу: без копейки в хозяйстве, даже в самом натуральном, концы с концами не сведешь. А он, мало того, что концы с концами сводил, он от реализации излишков хлеба каждой из энного количества дочерей по сундуку приданого справил и замуж повыдавал не за кого попало, а с разбором.
Никита Силаевич, разумеется, и слыхом не слыхивал тогда об интенсивной технологии, но он применял ее. Ему просто ничего другого и не суждено было: надо кормиться самому и кормить Россию. Это тогда.
Теперь вовсе на одного с сошкой уже не семеро с ложкой, а все пятнадцать. Правда, и «сошки» теперь одиннадцатикорпусные, и лошадок в упряжке сразу по две сотни. И не напрасно ли жалуются на низкую энерговооруженность и несоответствие оснастки? По данным агропрома, сообщенным по телефону…
Почему по телефону? Риску меньше. Потому что, лазая с этажа на этаж и разыскивая кабинеты, можно заплутаться до того — спрашивать начнешь:
— А где выход отсюда?
А по телефону вам дадут номер другого товарища, тот — третьего, третий — еще номер, еще, еще и еще… И только после десятого звонка удивленно переспросят:
Читать дальше