Вячеслав Сукачев - Любава

— Ишь ведь как,— забеспокоилась Пелагея Ильинична,— ты, дева, поаккуратней там будь. Не дай бог что случится, так ведь нас с Митрием осиротишь.

Любава мельком глянула на Митьку, аккуратно схлебывающего горячие щи, и улыбнулась. А в это время кто-то мимо окна прошел. Хлопнула калитка, послышались шаги на крыльце и в дверь негромко постучали.

— Да,— в один голос откликнулись Пелагея Ильинична и Митька, обернувшись к дверям. В Макаровке в двери никто не стучал, кому надо было — так заходили.

Когда через порог перешагнул высокий, как-то странно улыбающийся человек в хорошем пальто и кроличьей шапке с козырьком, Митьке показалось, что он уже где-то встречался с ним. И улыбка у человека вроде бы знакомой была, располагающей к нему, но сердце у Митьки вдруг сжалось и ухнуло куда-то вниз. Припомнил Митька, что так же ухнуло оно у него однажды, когда он мотором мимо порожка Буркан проносился.

— Вы к кому? — первой нашлась и спросила Пелагея Ильинична, пристально вглядываясь в гостя.

— Это ко мне,— встала Любава из-за стола. Бледная, с тяжело вздымающейся грудью, смотрела она на гостя, не двигаясь с места.— Я сейчас, на одну минутку,— едва слышно прошептала она и пошла к двери, низко опустив голову.

— Извините,— опять улыбнулся гость Пелагее Ильиничне и Митьке, в растерянности замершим у стола, и вышел вслед за Любавой.

— Ниче не одела,— сказала немного погодя Пелагея Ильинична,— еще застудится...

Жадно, с болью вглядывалась Любава в лицо Вячеслава Ивановича, ища и не находя в нем каких-нибудь перемен. Та же изумленная улыбка и восторг в радостных глазах, те же легкие морщинки в уголках рта и тонкие, аккуратные губы.

— Люба, как же это? — спросил он.

— Что?

— Ты так внезапно уехала. Я весь район объехал и вот сегодня...

— А зачем? — горько спросила Любава и повела глазами по снежным сопкам, по реке и по полоске неба, что с землей смыкалась.— Зачем, Слава, все это? — неожиданно назвала она его по имени, и Вячеслав Иванович вздрогнул.— Я ведь замужем теперь, Слава. Вот и муж мой дома, ты видел.

— Да, видел,— растерянно повторил Вячеслав Иванович, неожиданно поняв, что

сейчас, именно в эти минуты, он теряет ее, что Люба уже другая и прежней Любой никогда не станет.

— А я ведь ждала тебя, Слава,— тоскливо прошептала Любава,— долго ждала, а ты все не ехал. Да что уж теперь,— она вдруг всхлипнула и качнулась к нему, всей болью своей души заглядывая в его глаза. А потом уткнулась ему в плечо и тихо заплакала.

— Люба,— прошептал Вячеслав Иванович.

— Я ведь только для тебя и родилась,— всхлипывая, глухо говорила Любава,— а ты меня другому отдал. А теперь уж поздно, Слава, поздно.

— Да почему поздно, Люба? Я...

— Нет, нет,— перебила Любава и отстранилась и неожиданно сухими глазами строго посмотрела на Вячеслава Ивановича,— теперь уже все, и я перед тобой не такая, какой была... Уходи, Слава... Нет, подожди! Я тебя поцелую... Помнишь, как у того старика Аввакума? Это же Аввакум и был, разве ты не узнал? А я узнала... Ну, иди, Слава. Прощай. И я побегу...

Лихорадочно блестевшими глазами смотрела она на него и медленно отступала к двери, прижав руки к щекам. Потом резко повернулась и бросилась в дом, уже ничего не слыша и не видя.

18

Легкая поземка занялась с утра. Тянуло по дороге холодные, искристые снежинки, а за углами домов уже намело снежные свеи. Но небо было чисто, без единого облачка, пронзительно синее, с тонким серпом недавно народившегося месяца.

В первый раз за эту зиму налетели на Макаровку из леса снегири. Пушистые, в чисто-розовых тонах, с шапочкой на голове, расселись на ветках рябин, прихорашиваются. И льется над селом удивительная музыка их голосов, светлая, чистая, напоминающая чем- то волшебное пение гуслей...

— Давай, Митька,— закричали промысловики уже из машины,— кончай прощания. Сорвется ветер — и будешь здесь неделю куковать.

Митька не откликнулся. Растерянный и жалкий смотрел он на сухо блестевшие Любавины глаза и старался не замечать ее странной улыбки на лице. Ему страшно было уезжать, но еще страшнее оставаться теперь здесь, подле Любавы.

— Пора мне, Любава,— тихо сказал он, склонившись к ней.

— Пора,— задумчиво повторила Любава,— конечно, пора. Поезжай, Митя. Тебя, видишь, все ждут. Пора ехать. Пора, Митя,— она все повторяла это слово и странно смотрела на него пустыми, безразличными глазами.

— Ну, я пошел, Любава...

— Да, да... Подожди!

Она приподнялась на цыпочках и поцеловала его сухими губами. Едва слышно коснулась, так что Митька и не понял, дыхание это ее было или губы.