Владимир Шабанов - Когда жизнь на виду

Он шумно вздыхает и появляется в коридоре.

— Скажи ему, что у меня важные дела. Не до него, — говорит он менторским тоном и хлопает дверью.

Я стою на месте, как идиот, слушая доносящийся из квартиры глухой шум одобрения. В первый момент мне хочется садануть в дверь ногой, но я сдерживаюсь и не спеша ухожу. Семен с самого начала был для меня за чертой нормальности.

Вечером, отжимая в ванне постиранное белье, вдруг слышу за спиной голос Валтурина.

— Ты извини, если что, — кричит он весело сквозь плеск воды.

Я слегка мну мокрую рубашку и молча выхожу, чтобы взять в шифоньере свободную вешалку. Семен прилипает сзади ко мне, и мы идем нога в ногу, как в строю. Это у него юмор такой. Я морщусь от запаха водки, но вижу, что он почти в форме.

— Понимаешь, баба Сашки Ананьева на развод подала, вот мы их и мирили, — объясняет он сегодняшнюю ситуацию. — Собрались все друзья: Мишка, Иван, Петька, Терехов, каждый выступил, осудил…

— Ананьева осудили? — спрашиваю я, глядя на него с интересом.

— Ссору осудили… В общем, все, что положено. Она обещала забрать заявление.

Я удивленно качаю головой. Все перечисленные приятели Семена под стать ему самому, и я уже представляю, что за «толковище» там собиралось.

— Но без меня они бы, конечно, ничего не добились, — продолжает он самодовольно. — Я подготовил блестящую речь, да еще с иллюстрацией, — он виновато смотрит на меня. — Баба Сашки так потрясена была, что познакомила меня со своей подругой, на черта она мне нужна. Но делать нечего, придется «крутить педали», хотя бы первое время.

Семен отстает от меня, он ходит по комнате и над чем-то посмеивается. Несмотря на это, я чувствую, что он растерян.

Следующий день я целиком провожу у друзей, предоставив Валтурину квартиру для закрепления необычных для него отношений. Забежав перед обедом на минутку к себе, я нашел квартиру чисто вымытой и заполненной запахом кислых щей. На окне у кровати Семена к своему изумлению я вижу всю нашу рвань — замусоленные и потертые книги, брошенные или забытые жившими здесь до нас. Долго, видно, Семен собирал их по нашим тумбочкам и шкафам, чистил и ровненько выстраивал на подоконнике. Пустить пыль в глаза он любит, и все-таки меня это тронуло.

Подруга Валтурина показалась мне несколько мрачноватой. Она прочно ступала по полу, и когда я к ней обращался, она разворачивалась всем корпусом и смотрела долго и настороженно. Я так и не смог отделаться от тяжелого душевного напряжения, вызванного ее присутствием. Выйдя из квартиры, я успокоил себя тем, что это, слава богу, его подруга, а не моя.

Надоев всем за день, к вечеру я оказался на улице. По моим расчетам, к одиннадцати часам можно было возвращаться домой, значит, продержаться мне оставалось час.

Стемнело давно, на то она и осень. Кто-то сейчас блаженно потягивается у телевизора в предвкушении ночного покоя, я примеряю ситуацию на себя, и от этого холодный ветер становится еще более жестким. Улица пустынна, и лишь обрывки газет ползут по дороге в неподвижном свете фонарей.

Интересно, о чем беседует эта пара, думаю я, гуляя вокруг общежития. Любопытство мое настолько взыграло, что мне даже становится теплее. Месяц с небольшим я знаю Семена, но сколько уже всего было… Даже из окна его кто-то выронил; благо с первого этажа, и Валтурин отделался простодушной шишкой на изрезанном морщинами рыхлом лбу. Нормальному человеку его месячных приключений на всю жизнь хватило бы, а ему все нипочем: «Серега-а-а, все нормально!»

Приключения… Пожалуй, это слишком хорошее слово для той немыслимой грязи, в которой он живет. Грань, отделяющая человеческое достоинство от унижения, давно стерта, и уже вряд ли кто ему докажет, что она существовала вообще. Когда я приезжаю на выходные в Каменогорск, он старается пить на стороне и дома не появляется. Этого мы добились. Однако наблюдать его пьяные выходки мне все же приходится. И тогда наутро, как обычно, звучит миролюбивое: «Серега, давай забудем вчерашний день, если ты человек». Я знаю, это для проформы. Более существенное следует дальше: «Был ли он, вчерашний день?» «А был ли мальчик?» По моим скромным подсчетам, лет пять ему можно смело забыть. Если вдруг когда-нибудь случится чудо, Семен переродится и начнет осмысливать, что у него за плечами, можно уверенно опасаться за его рассудок.

Впрочем, вряд ли оно случится, думаю я, поднимая воротник легкого пальто. Такие люди, как он, не смотрят ни назад, ни вперед. «Мы фонари на краю ямы, — сказал как-то Терехов, приятель Семена. — Мы сгораем, чтобы не упали вы». Ну, а как же. Не было еще на свете такого безобразия, которое не пыталось бы подкраситься в благородные цвета.