Сергей Фролов - Повесть о Поле Фимкиной

— И не спрашивай, Дуня, родная! Знаешь, чё мой кобель лупастый сотворил: утащил девчонку к себе помощницей. Сейчас вон косят. Все на меня свалил, злодей, гамузом. На два дома теперь в лямки впряглась. Я уж за полдня ухряпалась — ноги чуть волоку. Хоть глаза завязывай и иди на край света от такой жизни…

— Давай, сходи… погляди на край света. Я тебе прямо скажу, Поля: некому твою старую задницу сечь! Не думай, что ты одна умная да правая. Дети твои, может, правее тебя. Ты что над ними мудришь? Вовка ее не вино пить принудил. Тебе смеяться во весь рот надо, а не плакаться. Вон Козанчихе себе голову заматывать да в омут прыгать. Вторую неделю он у нее не просыхает.

Поля, как только услышала Дунин упрек, убрала горесть с лица, и успокоенность пролилась ей в душу от грубоватых и правдивых Дуниных слов.

— Да она, касатка-то моя, до чего разумная, говорит: «Мама, он велит, как я мужа не послушаюсь». Ее-то я и не виню. И Вовка, и Маша все время твердят: не с тем делом продавай все и переходи, дескать, к нам. А я уж, Дуня, начинаю соглашаться. Маша-то никак опять забеременела. На днях говорит: «Мама, я бы чего-нибудь кислого поела». Достала из погреба чашку капусты, она ее у меня на глазах ополовинила.

— Ну и вот. Нечего раздумывать, переходи. Хватит, нагоревалась в своей развалюхе, хоть немного поживешь по-людски, поцарствуешь.

До дому дошла она и никакой тяжести совсем не чувствовала, так ее обрадовала словом Дуня, все сомнения развеяла. Внучку едва донесла до койки, и та свалилась с рук, сразу уснула.

Поля вышла из дома и впервые в жизни почувствовала себя совсем беззаботной. Вроде бы и дел никаких не осталось. Ни о чем душе болеть не надо, тесная радость бурлит в груди. Ходит Поля по двору и улыбается самой себе, как помешанная. Чувствует эту ненормальность, но никак не может приказать не расплываться радости по лицу. И руки подрагивают от волнения, делать ничего не хотят — совсем обленились.

Потянуло Полю на люди. Посидела у одной соседки, у другой, дошла и до Тараторкиного дома.

— Погляди-ка, Алена, — показала она за речку на излинованное валками и колесами комбайна недавнее ржаное поле, — Маша-то моя с Вовкой косят! Вон как заполыскивают!

— А я не тебе говорила? Еще и обиделась. Поверь, скоро будешь на надутых колесах ездить! Тоже растолстеешь! — рассмеялась Алена.

— Ой, да будет уж тебе! Хоть бы ничё там с ними не случилось — и то ладно…

Присели в тень за Тараторкиной избой и разговорились. Когда спохватилась Поля, солнце успело за речку склониться.

Прибежала она в дом к сыну, а Фима уже по двору ходит. Куры с ней подружились, рядом траву клюют.

Пока накормила внучку, сбегала туда-сюда от одного дома к другому, опять время незаметно ушло — тени от домов на той стороне стали длинными и прохладными, темными рубцами легли поперек речки, исполосатили воду. А солнце вот-вот скроется за нескошенную рожь. Все же успела Поля приготовить ужин, как раз и Вовка со снохой в калитке появились.

Поля первым делом устремила взгляд на сноху, одним мигом изучила ее с ног до головы. («Ну-ка, какая ты стала после денного пекла? Вот-вот, губы как поджарились, усохли. Смелость вчерашняя пропала с лица, хоть и улыбаешься навстречу матери. Косынка, лицо и куртка серы от пыли, под один тон»).

— Ну, как ты тут, мать? — для бодрости спросил Вовка.

Это ей, Поле, надо спрашивать их так. Веселить.

— Со мной ни шайтана не будет. Уморились, поди, работнички? Сейчас ужинать будем.

Вовка вымылся под своим душем и потащил туда за руку сноху.

— Ой, Вов, не пойду! Холодной воды боюсь! — сноха упиралась, пищала, а Вовка все тянул, скалил в смехе зубы.

— Ты что делаешь? — закричала Поля, испугавшись за сноху. — Застудишь ее там насмерть, а она теперь не одна! Думай своей головой немного!

Поля подбежала, отняла у сына сноху.

— Э-эх! — укорила она себя, всплеснув руками. — Как же я не додумалась баню вам истопить? Да и сейчас не поздно. Айда, дочка, собирайся и приходи. Я мигом, по летнему делу долго ли ее истопить? Вместе приходите.

— После жары да опять в жар — не пойду, — отрезал Вовка.

— Ты не хочешь, а Маше надо.

В старой своей бане она влила в котел воды, хворосту охапку затолкала в печку. Он дружно взялся огнем. Встретила стадо и, пока доила коров, не переставала ругать себя:

— Вот, девка, получай за свою беззаботность. Ударилась по соседям языком трепать. Ум-то себе залепила радостью, а про баню детям и не подумала. Нет, ни на минуту нельзя оставаться беззаботной.