Сергей Фролов - Повесть о Поле Фимкиной

Вовка захохотал, даже ноги дурашливо задрал, держась руками за лавочку.

— Иди, соседка, не разоблачай тут, — махнул он на нее.

— Эх, безмозглый ты, безмозглый, — с бессильной укоризной покачала Поля головой.

— Вова! — изумилась сноха в своей догадке. — Я просыпала — ты будильник выключал?

— Коровы нет на дворе, зачем ему звенеть? — снова рассмеялся сын и сказал, вдруг посерьезнев: — Ладно, мать. Лето как-нибудь, а осенью распродавай все свое и, — он присвистнул, согнутой рукой, как кочергой, загреб издали к себе, — перебирайся к нам.

— А то как же, летать с тобой… в небеси.

— А мы закажем мужика, — оставил без ответа ее слова сын и наклонился к Серафимке. — Да, Фима? Чтоб настоящий помощник был отцу.

— Чей-то, чей-то ты сказал? — насторожилась Поля.

— Да так. Ничего… А Фима будет телятницей. По наследству от прабабки! Верно, дочь?!

— Прабабка-то только зимой за телятами ходила, — поправила его Поля и поглядела на сноху. — Дочка ты, дочка, в какую пеклу кинулась, глаза зажмуривши. Надорвешься ты там.

— Нет, мама, — с бесстрашием возразила сноха.

— Когда выходить-то?

— Завтра.

— Она уже и спецовку получила, — подтвердил сын.

— Какие вы скорые-то. Разом все решили за себя и за меня. Мне теперь хоть разорвись на два двора.

— До осени, до осени, мать… — сказал Вовка.

Посидели некоторое время молча.

— Пойду стадо встречу, — вздохнула Поля. — Зорьку вашу к себе загоню. Уж ты теперь, дочка, не доильщица. Будешь там носом клевать, да под колесо угодишь…

У калитки она вдруг остановилась.

— А с поросенком-то как же теперь быть? — спросила, поглядев на сына.

— Откуда я знаю, — ответил Вовка.

Поля тяжело, устало прошла к сараю.

Утром она провожала детей на работу. Вовка был спокоен. Сноха переживала, суетилась. И все-таки не поспевала. Вовка уже за калитку вышел, сноха выскочила на крыльцо, растерянно оглядываясь.

— Во-ов! — окликнула, сбегая по ступенькам, на ходу повязывая косынку.

— И куда ты, чадушка моя, бежишь-торопишься? Неумелая, глупая и бесстрашная! — загоревала Поля, глядя ей вслед.

Она тоже не распланировала утро, много и бестолково бегала от одного дому к другому с внучкой на руках. Скоро она показалась Поле тяжелой, как камень. Стала сокращать дорогу, ходить напрямую по задам. Козанков трактор травой окружило — колеса скрылись. Нюськи тоже нигде не видать, во дворе тишина, и дом стоит как нежилой, стены тоску наводят.

Пробовала Поля пройтись с тяпкой по своей картошке. Кое-где стала трава появляться. Но не дотяпала и до забора — вспомнила про Козанков топор: где-то тут, недалеко, он упал. И сразу же увидела его, выглянул меж кустов. Лежит, нечистая сила, всеми позабытый. Поля кинула тяпку на крышу катуха и с легкостью на сердце ушла с внучкой в дом к сыну.

Часам к десяти в конце ржаного поля за речкой остановился комбайн. Рожь волновалась; ветер так и ходил по белесым колосьям темными неспокойными залысинами от края до горизонта. Комбайн постоял, вроде раздумывал, как усмирить разбушевавшуюся стихию. Пустил из трубы дымок и пошел вдоль края, захватывая под себя мотовилом живые волны колосьев. Комбайн шел ходко, уверенно, поравнялся с селом, и Поля стала различать шум и движение его частей, а в открытой кабине рядом с сыном увидела белую косынку снохи. Но скоро дальность и марево поглотили и белое пятно косынки, и вращение мотовила. Да и сам комбайн уменьшился до точки и скрылся за краем черты, ушел в самый конец гона. Через некоторое время, позабывшись в делах, она оглянулась на поле и увидела его еще больше урезанным с ближнего к речке края. Там, где недавно беспокоилась рожь, ровной щетиной торчала недвижная стерня, с горбатыми валками по ней, быстро, на глазах белеющими от ветра и солнца. А комбайн урчал, выпуская мгновенно исчезаемый в воздухе над рожью сизый дымок, заходил на третий круг. И тут Поля различила склоненную над рулем белую косынку, а рядом, возвышаясь над снохой, стоял сын в своей полинявшей гимнастерке и тоже, видать, придерживал рукой руль.

— Чадушка ты моя… Что же он, злодей, делает над тобой? Доверил крошечке моей такую чудовищу. Как же у тебя сердце от страха не разорвется… — разжалобилась Поля, вглядываясь в уплывающее, смазывающееся маревом белое пятно.

В полдень Поля шла с внучкой со стойла, повстречалась с Дуней Рубчихой.

— Как жива-здорова, подруга? — приветствовала Рубчиха.

У Поли, минуту назад такой довольной детьми, вдруг при виде Рубчихи снова проснулась обида на Вовку, обида за то, что он все сделал поперек ее воли (пусть и ладится у них сейчас работа на комбайне, да неизвестно еще как пойдут дела дальше), и ей захотелось погореваться перед подругой. Она опустила на землю внучку, до боли оттянувшую ей руки, поставила у ног ведро с молоком.