Сергей Коночкин - Глаза на том берегу

Остановились. Тимофей сбросил рюкзак, отставил в сторону ружье и, приготовив топорик, полез в заросли молодняка, морщась от падающих на лицо с жидких веток комочков снега. Но здесь, в густом лесу, молодняк, как специально, рос все больше вкривь и вкось от самого корня и доверху. Тимофей долго подбирал подходящее деревце, достаточно длинное и прямое. Наконец ему попалась такая пихточка с очень пушистыми, нежно-синего цвета нижними лапками. Охотник обошел ее кругом, вздохнул.

— Жалко губить. Может, на весь лес одна и растет, а тут ее, такую, под топор. Извини уж, молодка, надо…

И он ногой стал разгребать снег, чтобы удобнее было рубить.

— Ты представляешь, — обратился он к Володе, — какая красота была бы в тайге, если бы не было в ней человека…

Володя не ответил.

— Да, — засмеялся Тимофей, — но тогда бы кто знал, что здесь красиво. Звери на красоту не смотрят…

Володя опять промолчал. Его, похоже, тоже начало пробирать лихорадочное ожидание опасной схватки, и обеспокоенный взгляд ходил по сторонам — туда-сюда, — словно именно здесь, а не в двух километрах отсюда предстояло стрелять, словно уже сейчас могла появиться из любого сугроба зубастая оскаленная морда.

Тем временем Тимофей уже срубил пихточку тремя ударами топора, быстро, умелой рукой таежного человека обрубил все сучья и прикинул пихточку на вес.

— Во, кажись, то самое, лучше не придумаешь, — он говорил, но говорил не Володе, а словно сам с собой беседовал, размышлял, советовался, отвечал на собственные, в уме поставленные вопросы. — И достаточно тяжело, чтобы Он удар почувствовал, и не чересчур — рука не устанет.

Как-то само собой получилось, что оба они стали серьезными, оба понимали, на что идут, и каждый по-своему переживал, каждый по-своему готовился к этому, настраивал ум, нервы, сердце на это.

По узкому, неглубокому овражку, завернутому змеей, вышли они на лед малюсенького, круглого, скрытого в низине озерка, перешли его и поднялись на высокий, корнями деревьев и камнями наружу берег.

— Вот здесь вещи бросай, — тихо, будто мог их услышать спящий в берлоге зверь и проснуться, сказал Тимофей. — Дальше налегке пойдем.

Он сам сбросил с плеч лямки рюкзака, повесил его на сук сосны. Володя сделал то же самое.

— Далеко? — еще тише, чем Тимофей, спросил он, оглядывая холмистую, но невысокую местность, густо поросшую молодыми сосенками и пихточками, реже — елями, а между ними безлистыми зимой, тонкими, как увядшая трава, но не такими, как она, частыми папоротниками, а еще дальше густыми зарослями дикого малинника, через который не проберешься, не разорвав штаны.

— Метров двести.

Володя вздохнул, словно это не для него готовилась охота на медведя, словно он вынужден идти на эту охоту, словно ему тяжело сейчас на это дело согласиться, но все же он согласился. Наверное, это был тот страх, что посещает не труса, а только смелого человека, тот страх, который смелый человек побеждает в себе, хотя и со вздохом.

Эти двести метров, уже налегке, они прошли быстро. Володя все смотрел по сторонам, стараясь заранее, прежде чем подойдут вплотную и Тимофей покажет ему, увидеть берлогу. Но все же она появилась совершенно неожиданно. Он думал, что она где-то впереди, за желтой хвоей упавшего дерева, но оказалось, под ногами, сделай три шага вперед — и провалишься в объятия медведя.

Небольшая крутая яма, метров шесть в диаметре, а в самой яме еще одна, поменьше, где был когда-то корень, сейчас покрывающий берлогу, словно крыша. И все это завалено еще несколькими сломанными стволами, ветками и поверх всего — снегом. Только спереди, прямо перед глазами, черное пятно отверстия с желтыми от дыхания краями. И легкий парок едва заметной струйкой, чуть завиваясь в ветерке, тянется вверх и исчезает, растворяясь в морозном воздухе.

— Вот, — почему-то зло, коротко сказал Тимофей, и в этом коротком и ясном слове было столько же действия и смысла, сколько во всем их более чем двухдневном походе сюда. — Ты близко не подходи, вытаптывай площадку. Здесь.

Он показал место, откуда, по его мнению, стрелять было всего удобнее. Место не самое лучшее. Тимофей понимал это: от берлоги слишком близко. Но если отойти чуть дальше, то край ямы, бугром выступающий над общей площадью на полметра, скроет тот обязательный рывок зверя сквозь снег, тот рывок, который и надо ждать охотнику. А если отойти еще на несколько шагов дальше, тогда медведь бросится не на Володю, которому эта охота и нужна, а на Тимофея, который окажется ближе.