Ким Макаров - Свет мой

Вскоре Сергунька с мамой уехали в Москву, и так тоскливо и одиноко сделалось на душе у Андрюши, словно потерял он что-то дорогое и родное, словно не было дома ни бабы Клавы, ни Николая, ни Нины… Никого. И соленые грибки в сметане — пресны, любимое вишневое варенье — оскоминой во рту, дождик — скучный, телевизор — нем, игрушки — не интересны. И Андрюша решил пойти к Драндулету. Его давно притягивал этот человек, так бесшабашно относящийся к жизни, на первый взгляд, никому не нужный, никчемный, никудышный, горлопан, хам и алкаш. Догадывался ли он, что в этом замызганном, замухренном пылью и грязью есть свое: искорка ли божья, малый ли золотник природы?.. Собрался Андрюша идти к Драндулету, но Федька, видимо, тоже чувствуя что-то подобное, был уже на крыльце…

— Дома есть кто живой? — без стука открыл дверь Драндулет.

Дома никого не было.

— Здорово были! — Федька подмигнул Андрюше и в грязных сапогах, в дождевике, с которого так и сыпались светлые горошины дождя, прошел на кухню и поставил с гордостью на стол початую бутылку водки.

— Чего такой смурной? — спросил он праздничным голосом и уселся на табурет. — Друг, говоришь, уехал, тоска собачья заела… Ничего, дело поправимое. По стакану — ап! И сразу богу — брат. Понял? Давай, Андрюха-горюха, стаканы. Хлебца занюхать, огурчиков каких…

Андрюша растерялся немного; никто никогда с ним так не разговаривал, да и подобных дел он тоже не имел ни с кем. Но достал стакан, хлеба нарезал, из холодильника выложил на стол кусок вареного холодного мяса, сыр…

— Молодцом! — похлопал Драндулет тяжелой рукой Андрюшу, но увидев только один стакан, скривил губы. Были они у него приметливы над пепельной бородой — мясистые мокрые и черные.

— Брезгуешь… ну-ну… — совиные глаза прикрыл, будто что прятал там. Андрюша выпивших не любил: тоже, как от тучи, чувствовал для себя непонятную опасность. От Драндулета несло дурным, заматерелым запахом, как от падали на скотомогильнике. Андрюша отошел подальше от него в угол кухни за стол. Драндулет же тем временем налил полный стакан и одним махом отправил содержимое в черную дыру между усами и бородой.

— Ух! — кивнул он на бутылку, бросив в рот крошку хлеба. — Гадость какая… и как ее люди культурные пьют?

С минуту он сидел оглушенный, расслабленный, опустив голову, тупо упершись взглядом в стол, потом поднял лохматую голову и сказал с напором:

— Теперь у нас гласность и демократия. Так? Живем — лучше некуда. А как мы жили при развитом социализме? — качнулся на табурете Драндулет. — Не знаешь? Скажу Народу много — безработных нет. Безработных нет, а никто не работает. Никто не работает, а безработицы нет. Безработицы нет — план выполняем. План выполняем — а в магазинах ничего нет. В магазинах ничего нет, а у всех все есть. А у всех все есть — и все недовольны. Все недовольны — но голосуют «за»! — поднял руку Драндулет. — Голосуем, Андрюха, за демократию! Выпьем! — Он еще налил полстакана водки, выпил, так же не закусывая, вытер ладонью рот, заугрюмел.

— Так, так… — медленно просыпался Драндулет от каких-то своих дум, — понятно… значит, не уважаешь… — Голос его был такой, будто в груди у него собака на цепи сидела и хрипло лаяла. — Я к тебе с уважением, с бутылем пришел, а ты мне — поворот у ворот. Я к тебе с душой открытой, с любовью нежной, а ты выпить не желаешь. У тебя — горе, это мы понимаем, — Драндулет смотрел осоловелыми глазами на Андрюшу. — Вот ты войди в мое положение: выпей со мной. У меня, мож, тоже горе горькое… Слышал? — привстал Драндулет. — Слышал… в Тихом океане на остров десять китов выбросилось. Десять! Сами! На камни. А почему? — спросил он угрожающе. — Не знаешь? То-то же… — Хрипло рассмеялся он. — И твой бугай-ветеринар не знает, не дорос он до таких наук. Скоро все мы кидаться на камни будем! Озонная дыра на макушке земли… Мы еще только-только соображаем, а киты уже знают. Предупреждают: братья-человеки, думайте! У вас го-ло-ва! А не арбуз на палочке. Вот. Жизнями своими нас предупреждают. Давно уже, а мы все чухаемся. А дыра растет!.. Давай, помянем братьев наших меньших, — Драндулет высоко поднял стакан с водкой. — Давай! Что? Не хошь? — Сверкнул он глазами. — Ну, была бы предложена девке честь… Смотри… Сто с гаком прожил — должон понятие, иметь, культурность. Я тоже сто пятьдесят лет про… про… — икнул Драндулет, — проживу. Меня каждая собака по имени и отчеству облаивать будет. Понял? Здравствуй, мол, Федор Иванович! Гав-гав! — Драндулет замолчал вдруг, остановил остекленевший взгляд на бутылке и неверной рукой выбулькал остаток в стакан.