Ким Макаров - Свет мой

— Да кому им-то?!

— Тьфу! Непонятливые какие… Потерял, значит, наш ветеринар… эту… как ее… энергию эту самую… как с бабой спать. Смеются еще. Не знаете, что ли? В школе, поди, все проходили. Беда с вами, девки: и телевизор смотрите, и газеты читаете, и все, как в лесу, молитесь на росу. Никакой в вас сексуальной грамотности нет…

— Ча-а-во-о?!

— Неужто, вылечился?

— А ты б, Кать, бугая-то проверила бы…

— Бугаиха проверит. Сама кого хочь грудями забодает.

— Климовна, говорят, с сыночком едет?

— Ни черта твоя Грачиха не разберется. Прошлым летом профессор приезжал. Буркин-Туркин. Знаменитый, говорят… с двумя фамилиями по свету ходит. Вот какой! Заслуженный-обслуженный…

Сидели бабы на бревнышке, что лежало на взбугорочке зеленом, болтали… Благо, день воскресный. И сороки неподалеку, на прясле березовом, крутились, стрекотали негромко, тоже судили-пересуживали между собой услышанное…

Николай Андреевич Новиков (сын Андрюши), высокий сухопарый старик, не слышал разговора на бревнышке, хотя — ворота распахни — и увидишь посиделку… У Николая Андреевича своя забота немалая — тут поленницу сложить приглядно, там, у гаража, побелить — подновить…

Баба Клава, его жена, невысокая полноватая старушка, хлопотала на кухне.

— Мам! — кричит через комнату на кухне Нина Николаевна. — Мам! Тесто посмотри! Взялось ли?

Баба Клава подходит к русской печи, встает на приступку, стаскивает с квашни одеяльце. «Ахти!» — восклицает она. Тесто мягкое, пышное, раздобревшее от хорошей опары и тепла, норовит через край квашни лезть. «Охолонь!» — шлепает по тесту ладошкой баба Клава. Не сильно, ласково, как, наверное, когда-то шлепала не зло под мягкое место своих детей. «Охолонь!» — и привычным голосом ворчит: «Посиди тут-ко ишо. Успешь белы косы распустить, пельмешек нарожать…»

— Мам! — снова сквозь фырканье холодильника и шум пылесоса прорезывается тонкий голос дочери. — Мам! Поспело?

— Как на Пасху! — громко отвечает баба Клава.

— Мам! — никак не угомонится Нина Николаевна. — Опару на борщ заквасила?

— Заквасила, заквасила, — добродушно сердится баба Клава, — до вечеру далеко — успеется…

Все при деле. Кот Наполеон и тот будто у зеркала сидит: намывает лапкой лучистую мордочку. Один он, Андрюша, лоботрясит. А лбом сколь ни тряси — все равно скучно, и в голове от этого комариный звон.

Ткнулся Андрюша к бабе Клаве: та сунула ему ватрушку, погладила по голове и отправила к Николаю во двор: мужикам, мол, неча делать тут, в бабьем закутке. Николай же дал ему метлу, а какая это работа — двор мести?! Вокруг ни соринки, ни золотинки. Пыль гонять из угла в угол?

Пошел Андрюша к Нине: там в комнате у нее зверь какой-то урчал. Посмотрел в приоткрытую дверь: на колесиках бегает голубая кастрюля с длинной черной шеей. Похожа на индюка. Сердитая и важная…

Вернулся Андрюша во двор, сел на крылечко и стал думать: хорошо бы этого железного индюка во двор выпустить — он бы мигом всю пыль подлизал… Обидно Андрюше: никто с ним сегодня не разговаривает… А главное — он никак не поймет — отчего в доме суета? Все как муравьи, туда-сюда бегают.

Стал Андрюша от скуки смотреть на небо… Облака походили на животных: лошадей, коров, овечек… Люди-великаны стояли неподвижно… У одного — нос картошкой, а губы толстые и малиновые, видно, пасся на земляничной полянке, теперь к реке поплыл — воды испить…

По-над лесом шла совсем черная-пречерная туча. Увидел ее Андрюша и привстал с крыльца: услышал, будто в ней, что в пустой бочке, камни кто перекатывает. Ощутил, как у него обмокли отчего-то ладони, лоб запотел, голову сдавило. А когда увидел, как из этой черной тучи на землю прыгают огненные змеи — страшно стало.

— Николай! — закричал Андрюша и показал на тучу.

Николай Андреевич бросил кисть в ведро, посмотрел на Андрюшу, потом в сторону леса.

— Стороной пронесет, — спокойно сказал он и потеребил один ус, рыжий от табака. — Ого! — в глазах восхищение. — Вот лупит! «Катюша» да и только… по всему фронту враз… — Николай Андреевич подошел к Андрюше, присел рядом, обнял за плечи.

— Такую бы тучку к нашей деревне причалить и привязать… — Серые глаза Николая Андреевича в задумчивом тумане. — Сколько было бы электричества… А? И дождик всегда свой, знай только дои… Когда-нибудь и такое будет. В космос уже пешком ходим… Ну иди в избу, — поднялся он, — вишь, прихолодало. Простынешь, да и нам некогда, извини. Вечером гостей встречать будем. Иди, отдохни у себя.