Станислав Родионов: Вторая сущность

— Это вроде служебного помещения, для сторожей. Стройматериалы были наши, а за постройку мы ему заплатим.

Видимо, на мое лицо пала такая растерянность, что гость торопливо поправился:

— Конечно, многие за Пчелинцева, но дебаты будут жаркие.

Привычный инстинкт сработал: мне захотелось спросить, при чем здесь я, почему он пришел ко мне, разве тут поможешь, и еще, и еще… Этот инстинкт, срабатывающий вовремя, как мышеловка, охранял меня там, за сосняками, от стихийных напастей, от ненужных людей; он охранял от подобного и моих друзей. Но этот инстинкт как бы проложил путь новой мысли: не потому ли приятели оставили меня, упасенные этим инстинктом?

— Чем же он нехорош? — чуть резковато спросил я, отгоняя всякие инстинкты.

— О-о, — вздохнул председатель. — Всего и не перечислить.

Конечно, вопрос мой был праздным — будто я не знал характера, будто не знал его прегрешений. Одна история с Волосюком чего стоила.

— На каждом собрании Пчелинцев ставит неразрешаемые вопросы. Об охране муравейников, об убывающем в мире кислороде, о каких-то землеройках…

— Им из бутылок не вылезти, — мрачно объяснил я.

— Не нам же их вытаскивать? Все это не входит в его прямые обязанности. Скажите ради бога, ну какое ему дело, есть пожарный водоем или нет? Мы же сгорим!

— И он сгорит, — уравнял я шансы.

Председатель вытащил платок и отер белое, какое-то мучнистое лицо. Он переживал, он и в том разговоре с Пчелинцевым волновался.

— Представьте такую картину… Садовод дал ключ приятелю, чтобы тот съездил за фруктами. Приятель спокойно рвет плоды. И вдруг: «Руки вверх!» Пчелинцев с ружьем. Приятель объясняется. И все-таки сторож ведет его к себе и учиняет допрос: назови ему фамилию хозяина, адрес и даже приметы…

— Отобрать у него ружье, — искренне посоветовал я.

— В прошлом году отобрали. Так он разгуливал по садоводству со здоровенной рогатиной, будто на медведя шел.

Я раздвоился. Мое сознание принимало информацию и перерабатывало. А подсознание вело свою подспудную работу, занявшись тем самым обнаруженным инстинктом. Подсознание вдруг догадалось, поделившись с сознанием, что этот инстинкт носит иное название — здравый смысл. И он, инстинкт, присущ только людям. Человеческий инстинкт. У зверей нет здравого смысла — у них страх или осторожность. Нет здравого смысла и у Пчелинцева; правда, у него нет ни страха, ни осторожности.

— Но это еще не главное, — вздохнул председатель.

Я насторожился: неужели есть и главное?

— Пчелинцев не нас охраняет, а от нас.

— Что охраняет от вас?

— Допустим, купил садовод машину дров, а он звонит в милицию…

— Дрова-то ворованные?

— Мы не спрашиваем, — смутился председатель.

— Тут я вас не поддержу как юрист. Знаете ли, скупка краденого…

Его лицо порозовело. Он снял мексиканскую шляпу и обмахнулся. Видимо, я не оправдал его надежд. Мы помолчали. В саду с мышиным шорохом опадали последние листья. Где-то в лесах, как недовольный лев, рыкнула электричка.

— Еще скажу, — уже с некоторым сомнением начал председатель. — Он ведет себя так, как и мы.

— Не совсем понял, — сказал я, хотя совсем не понял.

— Равенство он трактует буквально.

— То есть?

— Профессора может назвать Мишкой…

— А профессор зовет его Володькой?

— Все мы за равенство, но есть же разумные пределы. Вы, я слышал, кандидат наук. Не будете же требовать к себе уважения, как к академику?

— Как к человеку, — тихо уточнил я.

Видимо, в моих тихих словах была какая-то сила, остановившая его. Он помолчал, надел шляпу и очень искренне сказал:

— Конечно, лучшего сторожа нам не найти. Мастер на все руки, не пьющий, за дачи мы спокойны, ни одной кражи… И все-таки повлияйте. Пусть он сдержится на собрании…

Я проводил, его до калитки. Инстинкт, названный мною здравым смыслом, уже заглох. С Володей обязательно поговорю. Да и что мне грозило, кроме лишних хлопот?

Каким-то неведомым образом в моем сознании, как в испорченном телевизоре, загорелось яркое, все светлевшее пятно, в которое сбежалось несколько расплывчатых кадров — натруженные Володины руки в синих, почти конских жилах, веселая чернота Агнессиных глаз, выгоревшая головка Оли, мужской взгляд Коли… И я знал, что сейчас припущу в садоводство и буду нестись туда, пока всех их не увижу.

Председатель вышел за калитку. Уже из-за ограды он спросил меня все-таки как своего, как единомышленника:

— Вообразите, что стало бы, будь все как Пчелинцев?