Муса Магомедов: В теснинах гор: Повести

— Прощай, Гриша, я умираю, — прошептал Вася. Лицо его странно побледнело, глаза ввалились.

— Нет, нет, ты поправишься, все обойдется, обойдется! — говорил я, боясь поверить в эту нелепую, страшную смерть.

— Нет, Гриша, ничего не обойдется… Расскажи маме и Рае, как все было… Перейди с Полиной реку, там, у домика лесника… — он что‑то еще хотел добавить, но голова его упала набок, и он затих навсегда.

— Вася! — стонал я. — Зачем, как это могло случиться! — Обезумевший, я бросился на немцев.

— Получай, фашист, получай, гад, за все, за все! — говорил я вне себя от отчаяния и до изнеможения пинал ногами мертвых врагов.

Потом я положил Васю под дерево и засыпал землей, взял фашистский автомат и только тут вспомнил о девочке.

Где она? Я бросился ее искать. Неужели я и ее потеряю. Эта потеря казалась мне тяжелее всех бед, случившихся со мной за день. Я заглядывал под каждое дерево, хотя пот лил ручьями и ноги мои еле двигались. И как же я обрадовался, когда увидел в кустах маленькое дрожавшее тело. Вмиг я забыл обо всем. Как самое дорогое, поднял я Полину на руки. Она бредила. Лоб ее пылал, глаза затуманились. Я прижал ее к себе н пошел к реке. До поздних сумерек пришлось отсиживаться в прибрежных зарослях — над рекой летал вражеский самолет, и от хутора лесника немцы время от времени для верности стреляли из автоматов в разные стороны. Сквозь кусты я просматривал местность и прикидывал что и как.

Во что бы то ни стало перейти на ту сторону к своим! Отдать девочку в надежные руки.

Временами мне казалось, будто Асю я прижимаю к груди, и сердце мое замирало от радости. Я был голоден, но кусок хлеба, найденный в сумке немца, не шел мне в горло. Полина выплевывала хлеб и просила воды. Я вспомнил, как маленькая Ася болела корью и тоже просила воды таким же тоненьким слабым голоском. Что делать? Я осторожно положил девочку под куст, а сам пополз к реке. Вернулся я с пилоткой, полной воды. Я напоил девочку, напился сам, положил мокрую пилотку на пылающий маленький лобик и стал ждать. Когда достаточно стемнело, я поднял Полину на плечо, взял автомат и вошел в прохладную воду. Уже почти у берега меня чуть было не подстрелили свои. Пули свистели и справа и слева. Я громко выругался, не зная, как быть дальше. И вдруг стрельба прекратилась. Я вылез на берег и пошел через кусты напролом.

— Руки вверх, — услышал я совсем рядом. Ох, как я обрадовался этому возгласу. Я бросил автомат и стоял, прижимая девочку к себе. Меня отвели в штаб, где пришлось рассказать обо всем.

Командир выслушал мои злоключения не перебивая и лишь изредка бросал быстрый взгляд в сторону человека, неподвижно застывшего у окна.

— Вот какие наши солдаты! — только и сказал он, когда я кончил. А человек у окна, — он оказался корреспондентом армейской газеты, — • сфотографировал меня с Полиной на руках.

…Немало лет прошло, прежде чем увидел отец этот снимок.

— Пять дней мы с Полиной провели в госпитале. Девочка выздоравливала и вое сильнее привязывалась ко мне. Она не отходила от меня ни на шаг. Даже во сне кричала: «Папочка, не оставляй меня здесь, где ты, папочка?»

— Не оставлю, Полиночка, не оставлю, — успокаивал я девочку, гладя ее мягкие волосы.

Из госпиталя меня отправили в новую артиллерийскую часть. Полину я сдал в детский дом.

Часто вспоминал я маленькую голубоглазую украинку, так же часто, как родных детей.

«Ты придешь, папа, за мной?» — все спрашивала она. «Приду, родная, приду», — отвечал я, и сердце мое сжималось от жалости. Я часто писал в детский дом, воспитательница отвечала мне, сообщала, что девочка здорова, весела и ждет не дождется моего возвращения.

Вскоре я опять попал в госпиталь. А после госпиталя разрешили мне ехать домой на побывку. Не утерпел я и отправился в тот город, где находился детский дом.

Полина не отпускала меня ни на шаг.

— Ты приехал за мной, ты возьмешь меня с собой, да, папочка? — говорила она, розовая, сияющая от радости. — Что мог я ответить ей?

— Возьму, родная, — поедем с тобой в горы, там у тебя есть сестра и братья. Они ждут нас.

Вот мы и вернулись…

Отец был ранен в плечо. Это была его третья рана. Обычно после госпиталя он снова отправлялся на фронт, отказываясь от побывки домой. «Хочу посмотреть Берлин!» — говорил он. Но на этот раз ради Полины он согласился вернуться домой. Как обрадовались мы все его приезду! Дядя Али–Булат зарезал единственного барана в честь такого события и угощал всех, кто приходил проведать отца.