Муса Магомедов - В теснинах гор - Повести

— Что отец! — говорил Аджар, лукаво улыбаясь. — Сам Петросян проиграл бы нашему Джабиру, жаль только, он не участвовал в мировом чемпионате.

Еще я узнал о том, что братья с матерью едут в Крым, в дом отдыха «Золотой колос». Едут от Каспийского моря к Черному, и что Аджар хотел во что бы то ни стало лететь, но у матери больное сердце, и самолет она не выносит, поэтому и решили ехать поездом. У Джабира испортилось настроение, когда я отказался играть с ним в шахматы. Ему не верилось, что такой большой дядя не умеет играть даже в шашки. Зато Аджар начал с охотой задавать мне вопросы.

— Еду к сестре в гости, — ответил я, — вот второй год не видел ее. У нее тоже сын теперь первый класс окончил. — Я вынул фотографию сестры с сыном.

— Сестра совсем на вас не похожа, — удивился Джабир. — А как зовут вашего племянника?

— Андрей.

— Андрей? Русское имя?

— Ну мало ли теперь горских ребят с русскими именами, — ответила за меня их мать Фариза. — Сестру‑то как звать?

— Полиной. А мы звали ее Паридой.

— Полина? — удивилась теперь Фариза. — Аварка?

— Русская аварка, — улыбнулся я.

— Как «русская аварка»? — спросил Аджар. — Разве бывает такое?

— Ага. Я знаю, — сказал Джабир. — Сначала она была Парида, потом поехала учиться, и стала Полиной. Да?

— Совсем не так, — ответил я. — Сначала она была Полиной, потом стала Паридой, а теперь опять Полиной.

— Что‑то непонятно, — покачала головой Фариза.

— Все станет вам понятно, когда я расскажу, как она стала нашей сестрой.

Ребята, разинув рты, удивленно смотрели на меня. И я начал свой рассказ.

Суровой выдалась военная весна 1944 года. Нас было трое братьёв — самому старшему Магомеду в тот год исполнилось одиннадцать лет, среднему — Саиду — девять, а мне — восемь. А самой младшей в семье и единственной нашей сестре Асе было всего шесть. Трех лет ей не сравнялось, когда мы всем аулом провожали отца в армию. Он был шофером. Перед войной наш колхоз начал строить на речке Ганзах электростанцию. Отец возил туда то камень, то оборудование. Здание электростанции было уже почти закончено, когда отец в черной бурке на коне вместе с мужчинами аула уехал на фронт. До самой границы аульской земли мы с матерью проводили его. А Ася все смеялась, сидела на коне, весело подпрыгивала, ей, бедняжке, и невдомек было, куда едет отец. Она все просила его привезти ей куклу с такими же косичками, как у нее самой. «Папуля, еще не забудь конфетки, знаешь, такие холодненькие, в бумажке», — говорила она, прижимаясь к нему. «Привезу, родная, привезу, — отвечал отец и крепко обнял нас. — Вы, мужчины, берегите маму и Асю». Только и сказал нам на прощанье.

С тех пор каждый день я первый встречал почтальоншу Гоарше, все гадал, нет ли в ее сумке отцовского письма. А Ася приставала то к маме, то к бабушке с вопросами, когда вернется отец с куклой и конфетами. Мама с утра допоздна работала в колхозе, бабушка все гадала на девяти камешках, успокаивала нас, что скоро мы победим и приедет отец живым и невредимым, вся грудь в орденах. Но отец все почему‑то не возвращался, только присылал письма из разных городов, а в письма вкладывал свои фотографии. Был он снят в военной форме с медалями, красивый, улыбающийся. Одна из фотографий до сих пор в рамке висит у нас на стенке в бывшей бабушкиной комнате. Вообще‑то бабушка никогда никаких плакатов, фотографий и рисунков не разрешала развешивать у себя. Говорят, в Коране написано, что нельзя людей и животных рисовать, и поэтому считала она рисование грешным делом. Но вот фотографию отца бабушка повесила у себя над постелью.

— Вот мой ангел–хранитель, — говорила она, — он дороже мне всех других ангелов на свете.

Каждый день после молитвы она разговаривала с фотографией отца: «Когда же ты, мой сокол, вернешься, хоть бы раз взглянуть перед смертью на тебя. Я так по тебе соскучилась», — и все просила Аллаха, чтобы поберег он сына от шальной пули.

Отец вернулся только весною 1944 года. Я в это время нас телят с соседними мальчишками на поляне за аулом. Телята резвились где‑то рядом на зеленой траве, а мы, ползая на коленях, играли в ножички. Каждый по очереди должен был бросить нож то через руку, то через плечо, да так, чтобы падал он на землю только острием и вставал ручкой кверху. И вдруг, когда ножик взметнулся над землей, раздался радостный крик брата Магомеда. С самой высокой крыши аула он кричал: «Эй, Жамал, скорей домой, наш папа возвращается!» Как резвый жеребенок я припустился к дому. А там уже собрались соседи, поздравляли бабушку. Маленькая Ася все прыгала, как стрекоза: «Папа возвращается с куклой для меня!» Братья спорили, кто с конем, а в колхозе тогда был один–единственный конь, пойдет встречать отца к речке. Через речку проезжали все машины в горные районы. Матери еще не было дома. Она появилась потная, красная, глаза ее сверкали от радости. Задыхаясь, она села на лестнице, говорила: «Вот отдышусь!», а потом все спрашивала: «Неужели это правда?» Ей Магомед несколько раз повторял, как по телефону сам отец позвонил из города секретарю сельсовета Магди, что приезжает, а Ханзадай — сторож Совета — тут же, будто ветром ее сдуло, побежала на поле сообщить маме радостную весть.