Федор Кравченко - Семья Наливайко

«Барышней» назвал меня Костя. Он догадался, что я веду дневник, и постоянно следит за мной. Как-то он сказал:

— Ты, оказывается, как допотопная барышня, дневничком обзавелся.

Меня разозлило это. Что ему нужно, этому приставале? И все же я спокойно ответил:

— Я старые задачи от скуки решаю…

Он не поверил. Людмила Антоновна после рассказала мне, что Костя перерыл всю землянку. Я стал еще осторожнее. Моя тетрадь — это моя душа, а в свою душу я Костю не впущу.

Я прячу тетрадь в специальной ямке в излучине реки. Так легче будет найти ее. Дерево может исчезнуть, а река останется. Это недалеко от нашей землянки. Кроме меня, ямку знают некоторые партизаны. Кто-нибудь из нас все же останется в живых и сумеет передать мои записки матери.

Костя не знает и не должен знать, что я пишу о нем. Иначе он убьет меня.

Я не стал бы его терпеть, если бы командир не приказал нам поселиться в одной землянке. Полевой думает, что мы настоящие друзья. Когда я потерял очки, он в шутку назвал меня кротом и сказал, что Костя должен стать моими глазами. Костя головой отвечает за «крота»…

Славный у нас командир; с ним чувствуешь себя легко, хорошо. У него спокойный, правдивый взгляд. Ясный он человек. И все же иногда я не понимаю его. Однажды он сказал:

— Ты, Андрей, комиссар землянки. Смотри за своим приятелем. Порой, знаешь, самым близким друзьям нельзя доверять.

Я ничего не понял, но стыдно было сознаться в этом. Допустим, Полевой не доверяет Косте. А мне?

Костя — мои глаза. Но он не увидит моей тетради. Хоть я и «крот», однако же читать и писать могу без его помощи.

Вот и сейчас лежу в густом, колючем кустарнике и пишу. Сюда сам черт не доберется. Из нашей землянки я вылез тайным ходом. У нас, кроме главного хода, есть два запасных. Их можно обнаружить только изнутри, а главный так замаскирован, что даже партизаны находят его с трудом.

Я выполз, как настоящий крот, и лежу у самой норы. Лежа удобнее писать. Мне помогает моя дурацкая близорукость: я пишу, уткнувшись носом в тетрадь.

Надо мной ясное небо; на моих руках и на тетради чуть шевелятся солнечные пятна — ветер колеблет листья над головой… Тепло. Кажется, совсем еще лето. Чудится далекое кукование «врушки-кукушки». Я думаю о жизни. Сколько лет мне еще жить? Если переживу войну, жить мне до глубокой старости. Я должен стать ученым. Хочется сделать какое-нибудь важное открытие. Мне не дает покоя слава француза Леверье. Ведь нашел же он новую планету. Может быть, я обнаружу в небе новую звезду?

Куда мне, «кроту», до звезд!

Займусь пока землей, как советовал мне Максим. Звезды хороши ночью, а днем — земля. Посмотрим, что делается на земле. А! Муравьи. Где только они не водятся! Трудятся, невзирая ни на что. Вот один тащит к муравейнику сухую личинку. Какие невиданные пропорции! Чтобы понять это, надо вообразить человека, тянущего водонапорную башню.

Я воздвигаю «противотанковое заграждение»: кладу камень на пути муравья. Меня интересует его сметливость. Покинув на минуту личинку, муравей уходит в разведку, исследует правый и левый фланги. Наконец он со своим грузом «обтекает» камень и направляется к муравейнику.

Молодец, муравей!

На секунду отрываюсь от тетради. Какой чудесный осенний день! Солнечный свет можно пить, как вино. Облака закрывают солнце, и все же в воздухе разливается золотое сияние. Кажется, желтая листва излучает впитанный ею солнечный свет. В лесу сегодня все так просто и безмятежно.

А в селах хозяйничают гитлеровские головорезы.

Я пишу и думаю о матери. Она произнесла только одно слово — «война», и я понял, что моим вузом станет фронт. Правда, я очень близорук; я мог бы тогда, в прошлом году, уехать подальше в тыл, чтобы продолжать учебу. Но разве можно — хотеть этого, когда все уходят на фронт?

Максим злился тогда на меня. Он хотел, чтобы я остался с матерью, оберегал ее. Чудак! Он не мог понять, что матерей надо защищать на фронте.

Но я расскажу обо всем по порядку, пока Костя где-то воюет, а Людмила Антоновна стирает пеленки и готовит обед. Хочется рассказать обо всем, что с нами произошло с тех пор, как началась война.

В нашем доме возникли распри из-за меня. Да, я был повинен в том, что мать поссорилась с Анной Степановной — младшей невесткой, женой Романа.

К нам Анна Степановна пришла спустя два года после Клавдии; пришла с двумя чемоданами, которые нес вслед за ней улыбающийся Роман. В одном из этих чемоданов были платья, белье, в другом — книги и разные безделушки. Роман, как бы извиняясь, говорил матери: