Борис Порфирьев: Костер на льду (повесть и рассказы)

Комната была загромождена старинной мебелью. Когда-то эта мебель, видимо, сверкала полированными поверхностями, но сейчас, из-за толстого слоя пыли, казалась обитой серой фланелью. Пол и стены покры­вали тяжелые ковры. И лишь в углу сиял квадрат охристых половиц, как заплата из ситца, положенная на вытершийся бархат.

— Тамарочка, ты соберешь нам на стол?— спросил Шельняк тоном, предчувствующим отказ.

Тамара даже не пошевелилась. Длинные ноги сжаты в коленях. Обнаженная рука лежит на подлокотнике неподвижно. В пальцах зажата папироса. Голубая струйка дыма вертикально уходит к потолку...

Шельняк сокрушенно покачал головой, извинился передо мной взглядом, стал торопливо доставать посуду из дубового резного буфета.

Я слышал, как на кухне хлопнула пробка. Затем он пригласил меня мыть руки. Вытирая грязной тряпкой бутылку коньяка, косясь на комнату, заговорщически шептал:

— Вот все время так. Не шелохнется. Может, вы расшевелите ее?

Но о чем я мог с ней разговаривать, если она даже не поднялась с кресла?

За столом говорил один Шельняк — жаловался на свою судьбу.

Но не бедно, видимо, он жил, если угощал меня колбасой, сардинами и коньяком — коньяком из хрус­тальной рюмки!

А он, видя, что я смотрю на сервировку, произнес сокрушенно:

— Все деньги уходят на питание. Так и тают, так и тают. Сколько труда стоило приобрести эту обста­новку! Я вложил в нее все сбережения. И вот до чего дожили — начали продавать вещи,— он кивнул на квадрат желтых половиц в углу.— На днях пришлось расстаться с бюро, а какая это была вещь!

И вдруг Тамара не выдержала. С ожесточением раз­давив в пепельнице папиросу, сказала брезгливо:

— Осип, как вам не стыдно унижаться?

— Ах, молчи!— воскликнул тот раздраженно.— Тебе хорошо — у тебя никаких забот, сидишь целый день с папиросой...

Она медленно встала; пересекая комнату, произнесла усталым голосом:

— Какие вы все мелкие люди, как скучно с вами,— и вышла в переднюю.

Изломанная волнением, рука ее не попадала в рукав.

Я подошел к ней и, подавая легкий плащ, сказал:

— Если вы уходите из-за меня, то не лучше ли уйти мне?

Я думал, Тамара выхватит у меня плащ, но она спо­койно оделась, посмотрела надменно через плечо и про­изнесла:

— Из-за вас? Вы еще слишком мелко плаваете, чтоб так думать о себе.

Закрывая дверь, она смерила меня гордым взглядом и усмехнулась.

— Догоните ее, успокойте,— выкрикнул Шельняк.

Я пожал плечами и вышел. Догнав Тамару у ворот, сказал:

— Я ни в чем не виноват перед вами. И ни за что не осуждал вас. Больше того, когда бы навещали Мишку...

Зрачки ее сузились:

— Вы болван, глупый мальчишка. Пров Степанович и не из таких положений выходил. Кому вы жизнь ис­портили?— и пошла прочь, высокая, стройная, а я смотрел вслед и думал:

«Любит Хохлова? Жалеет о потерянном благополу­чии? Проклинает себя за то, что ошиблась в Шельняке, который без Хохлова ничего не может и не значит? Эгоистка, живущая всю жизнь за счет других? Но ведь я знал ее и совершенно иной! Как она была оживлена и хлопала в ладоши, выудив рыбку! А ее слезы в больнице у Мишкиной постели? Почему она стыдилась их?.. Нет, кому надо помочь, так это ей, а не Шельня­ку... А почему не Шельняку? Шельмой он был при Хохлове, а без него будет работать честно...»

Когда я дошел до этих рассуждений, мне показа­лось, что меня нагнал Калиновский. Я вздрогнул и оглянулся. Нет, тротуар был пуст.

«Да, почему бы не помочь Шельняку?»— снова по­думал я. И снова посмотрел по сторонам. Нет, Кали­новского не было.

Но до самого дома, пока я думал о Шельняке, Игорь Владимирович незримо шагал рядом со мной. Я ждал, что он заговорит, но он молчал. Тогда я стал говорить за себя и за него. Получалось так, что я не должен был давать рекомендации Шельняку. Однако воспоминания о сульфидине накладывали на меня обязательства. И потом ведь я уже обещал ему — не смог отказать этим меланхоличным глазам... Что бы мне на это сказал Игорь Владимирович? Ну-ка?

Оказалось, что он сказал бы одно слово: «Шельма»...

— Ты чем-то огорчен?— удивленно спросила меня Лада, ожидая, когда я умоюсь, держа полотенце в ру­ках.— Ты задержался. Я уже два раза разогревала обед. Придется подождать минутку. Что-нибудь случи­лось?

— Да так, ничего особенного.

— А ты знаешь, Саша, я нашла тебе уйму незри­мых союзников,— сказала она с сияющими глазами.

Опять Калиновский встал рядом со мной. И опять сказал одно слово: «Шельма».