Станислав Токарев: Вакантное место

— Хорошо, тогда еще один вопрос. Зачем мне нужен спорт — мне, спортсмену? Для здоровья? Но ведь для здоровья мне совсем не обязательно и в сборную попадать, и у Сокола с Айваром выигрывать, и все такое. Буду просто кататься на велосипеде. Для славы? Ну, а если я не честолюбивый? Значит, просто зрителей развлекать? Как в цирке? Сидят они себе, кейфуют, семечки щелкают… Или вот — горох… Поразвлекаются — и домой, в картишки перекинуться, а я им был клоун?..

— Ага. Вот ты как повернул. Значит, зачем. Тебе, значит, спортсмену. А я, если хочешь знать, пока не уверен, что ты — спортсмен. Я много думал, знаешь, что такое спортсмен, даже хотел во вступлении к диссертации написать — пусть кое-кто и посмеется, но я уверен. Это, знаешь, совсем особый характер — спортсмен. Это передовик, новатор. Колумб. Да-да, тот самый, и я не верю, что ему индийское золото свербило. Это зрители, которые семечки на трибуне щелкают… думали — он за золотом. А он искал неведомое… Ломоносов — вот спортсмен! Характер, мощь… нет покоя, все время вперед… Гагарин… Смелость, воля, благородство… И вот он летел, понимаешь, первый в мире, а кто-то из этих, твоих — с семечками и картами — обывателей, понимаешь, бурчал себе под нос: «Зачем мне лично ваш космос? Козыри, что ль, от этого повалят?» Так же всегда! Кто-то Эверест, понимаешь, штурмует, а кто-то песенки сочиняет про то, что «умный в гору не пойдет»… У нас в классе был парень — хлипкий на вид, от физкультуры освобожден: почки больные, сердце. Но страха — элементарного человеческого страха — просто не знал. За версту чуял несправедливость и кидался сразу в бой. Девчонку на улице шпана окружила — он туда, кулачишками машет неумело так, из носа клюква… Нос у него вообще слабый был. Но кто-то со стороны глазеет, а он в самой гуще. Учителям рубил правду-матку… Вот это для меня — спортсмен. А ты здоровый, ты на треке идешь двести метров за одиннадцать секунд. А можно за десять. Даже за девять — я печенками знаю, что можно. И кто-нибудь так пройдет. И отодвинет предел. И всем людям, понимаешь, покажет, на что они, люди, еще способны. А кто это будет — Ольшевский, Петров или Сидоров, — истории спорта вполне безразлично. Мне не безразлично. Ваське Матвееву. Но кто тебя знает, может, ты зритель. То есть равнодушный человек. И надежды наши тогда дохлые… Ладно. Мы с тобой так решим. Останешься и будешь тренироваться. Нельзя же мне признаваться, что я наврал насчет твоего деда: это же подорвет мой авторитет! Конечно, если хочешь, можешь меня разоблачить. Как, не разоблачишь? Ну, на еще гороха. И ты объелся? Тогда давай повыкидываем его на фиг…

Старушка из справочного бюро отодвинула стекло, смахнула на нос со лба очки, перевязанные по оправе суровой ниткой, и макнула ручку в школьную чернильницу-непроливайку.

— Фамилия?

— Нестерова.

— Имя?

— Ксения.

— Отчество?

— Не знаю.

— Возраст?

— Двадцать один.

Она кивнула: так, мол, и знала.

— Где родилась?

— Понятия не имею.

— Больше ничего не знаете? Примерный район проживания?

— Сокольники.

— Вот что, гражданин. Справку я вам дам. Но это будет неточная справка, ориентировочная, а в следующий раз обязательно поинтересуйтесь, где родилась искомая вами гражданка.

— Слушаюсь, товарищ начальник.

Старушка кивком вернула очки на прежнее место, и ее увеличенные толстыми стеклами глаза выразили некую неуверенность: стоит ли признавать себя начальником.

— Погуляйте-ка полчаса, — сказала она (все-таки властно), — будем искать вашу пропажу.

Андрей съел эскимо, рассмотрел в витрине фотографии, на которых колхозники Таджикистана, заливаясь радостным смехом, собирали богатый урожай «белого золота», а американские негры задумчиво бежали от конных полицейских, вмешался на бульваре в затеянный зеваками спор о том, пьян или болен пластом лежащий на скамейке человек, и едва не дал в ухо сушеному финику, отстаивающему первую версию, вызвал из автомата «скорую помощь» и ровно через тридцать одну минуту лег локтями на прилавок справочного бюро. Старушка протянула ему клочок бумаги с адресом и вкусно проговорила «ориентировочно», подняв сморщенный, лиловеющий чернильным бочком палец.

Поднимаясь по скрипучей деревянной лестнице, разыскивая в прошитом солнечными нитями полумраке кнопку звонка, Андрей говорил себе, что Ксени наверняка нет дома, что она на работе или, хуже того, уехала в отпуск. Но после легкого топота дверь открылась, и смутным силуэтом Ксеня возникла за порогом, белея короткой балетной туникой, темнея на ее фоне тонкими плечами и руками, которые она угловато понесла к лицу. Когда он наконец вгляделся, то увидел, что она плачет.