Борис Володин - Возьми мои сутки, Савичев!

Вера-лапушка приносила с собою пару коробок мармелада и за дежурство меж работой и дремотой постепенно его приканчивала. Ее любовь к сладкому была анекдотом еще в институте. В войну, весной сорок четвертого, когда они сдавали патологическую и топографическую анатомии, тоненькая тогда, как тростинка, Верочка заявила родителям, что ей нипочем этих экзаменов не сдать, если родители не снабдят ее мозги вдосталь сахаром, который по науке просто жизненно необходим нервным клеткам.

Верин отец, горбатый бухгалтер, отнес на барахолку только полученную в премию по ордеру драгоценность — кирзовые сапоги, и — то ли обменял их там сразу, то ли продал, а купил уж потом — принес он, в общем, Вере-лапушке добрых шесть месячных рабочих пайков: два кило сахара и два кило какавеллы — липучей, тяжелой сласти из сои с патокой. Какавеллу тогда выдавали по карточкам за сахар в двойном размере.

Готовились к экзаменам еще со школы всегда вместе, и Веру, как всегда еще со школы, все время клонило в сон. И Зубова, как обычно, все время ее тормошила, заставляла голову мочить под краном и сахар сосать для блага нервных клеток. Самой Зубовой тоже очень хотелось сладенького, но, хотя Вера ей и предлагала, и в доме она была как вторая дочка, лопать тот сахар с Верой на равных было совестно, и она брала за день разве кусочек-другой, да и те разламывала на четвертинки, чтобы растянуть удовольствие.

Патологическую анатомию Вера все-таки на тройку вытянула, а топографическую провалила. Сахар кончился, на топографическую анатомию осталась одна какавелла, к тому же надо было заниматься не только по учебнику, но и на трупе в анатомичке… Заниматься в анатомичке мало кто любит. Но Зубова там готовилась все-таки три дня из пяти, а Верочка пошла с ней туда лишь один раз и сказала, что у нее сейчас такое состояние, что без сладкого она не соображает ничего, а нести туда с собой какавеллу в те дни было не совсем удобно. И когда Вера провалилась, Зубова, приведя захлюпанную лапушку к ее родителям, просто не знала, куда глаза девать, — ей казалось, что это она виновата, и вся сладкая история стала ей прямо поперек горла, но Верин отец вздохнул только: «Ты, Туся, не расстраивайся. Ты же знаешь, Туся, какая она у нас… — Он подумал и сказал: — Какая она у нас слабенькая».

Зубова кивнула, хотя ей сделалось еще стыднее, она ведь знала, такая ли Вера-сластена на самом деле слабенькая, как это считалось в доме. Она ведь не родители: для нее в Вериной жизни никаких секретов не было, как и для Веры в ее жизни. И ведь они вдвоем тогда бегали в госпиталь, где лежали нынешний зубовский муж и Верин Славочка (то, что они медички, очень поспособствовало роману: Славочку как раз после третьего курса призвали в сорок первом военфельдшером). Но у Зубовой хватало воли уходить из госпиталя вовремя или не приходить туда три дня, чтобы не прогореть от любви, а у Верочки не хватало, а когда она уходила все-таки, так ее клонило в сон, и какавеллу в анатомичку брать было совсем неудобно.

Однако ложь, которая не прощается недругам и родителям, довольно легко прощается друзьям и себе. А в их дружбе еще со школы получилось, что Туся была тягловой силой и чувствовала почему-то какую-то ответственность за все лапушкины дела, и если судила ее, то всегда в итоге судом милосердным.

Так всю жизнь было, со всеми делами. И в акушерство перетянула Верочку тоже она — первые два года лапушка по распределению терапевтом отработала. И сама натаскивала ее в акушерстве, как саму Зубову натаскивали «просто ординаторы» из старших. И Вера Леонтьевна не хуже многих освоила все ремесло и дошла до категории, до того, что стала дежурить в смене ответственным врачом.

А последнее время Дора Матвеевна сызнова ощущала себя перед Верочкой вроде бы виноватой: упустила ее из виду, как раз как перешла в этот роддом. Зубова первые месяцы просто пропадала здесь, пока все наладилось. Даже к телефону подойти толком было некогда, а Верочка возьми да и закрути какой-то странный роман — это при своих восьмидесяти восьми килограммах; хоть бы фигуру сберегла — какая у нее была фигурка точеная!.. Зубова никогда не фарисействовала, хоть сама на романы легка не была — и не оттого, что по сей час любила своего мужа: он надоел ей со своей мнительностью, и не оттого, что холодна или мужчинам не нравилась, — просто не была легка, и все… Ну, бог с ним, был бы просто роман, так нет, Верочка взяла да и разошлась с мужем, которого очень любило все зубовское семейство, да разменяла комнаты, да и осталась на бобах: тут разрушила и там не построила и села на мель — одна, со своими двумя непокорными, недовольными ею сыновьями. Правда, с тех пор все говорила, что всем она довольна, в жизни надо быть решительной и жить откровенно для самой себя. Ну, а что ей, простите, оставалось еще говорить!