Максуд Ибрагимбеков - Запах жизни

— Действительно, очень вкусно. Слушай, а ты взял бы и меня в горы, я тоже хочу собирать ежевику...

— Ты так рано не проснешься, — сказал Мурсал, и в его голосе опять зазвучали привычные нотки превосходства.

— Проснусь!

— Ладно, утром зайду за тобой.

Энвер проснулся сам. Было очень рано, часов у него не было, и он, ступая на цыпочках, прошел в комнату отца, на стенных ходиках было без двадцати пять. Энвер вернулся к себе и отворил окно, оно выходило на улицу, и он не узнал ее. Нежный розовый свет заливал черепичные крыши домов, отражался в брызгах, в росе, и какой-то удивительный, еле уловимый аромат утра донесся в комнату. И это было до того приятно, что Энвер засмеялся. Мурсал появился в конце улицы и помахал ему рукой.

Они долго поднимались в горы, часа два, не меньше, и Энвер устал, а когда ему показалось, что он выбился из сил окончательно и уже не сумеет сделать ни шагу, Мурсал сказал, что они пришли, и Энвер был страшно рад, что не успел сказать о том, что он устал. Ежевики на кустах было много, срывалась она очень легко, надо было только стараться не уколоть о колючки пальцы. Он быстро обобрал ближайшие кусты и постепенно спускался, продираясь сквозь заросли, к дальним, покрытым россыпью налитых соком ягод. Это оказалось очень приятным занятием — собирать ежевику. Энвер собрал уже очень много — целую корзину, он отнес ее на поляну и, взяв другую, вернулся на то же место. Внизу, где-то очень глубоко, рокотала река, ее не было видно из-за зарослей ежевики, просто было слышно, как она рокочет. Он увидел Мурсала, тот собирал ежевику через поляну, и по его скупым точным движениям, по тому, как он ни разу не попробовал ни одной ягоды, можно было догадаться, что человек выполняет работу. Энвер что-то хотел спросить у него, он точно помнил, что хотел что-то спросить, но никак, ни потом и больше никогда так и не сумел вспомнить, что он хотел спросить, он сделал один шаг, и земля ушла из-под его ног, и все стало неустойчивым и неверным, и это было непонятным и поэтому страшным. Он тогда не знал, что оступился в расщелину и висит над пропастью, уцепившись за колючие ветви ежевики, и не ощущал боли от того, что они разодрали в кровь кожу и глубоко впились в мясо ладоней. Он видел бездонное голубое небо с удивительно белым праздничным солнцем, видел глубоко внизу под собой белые валуны и желтую реку, и все это было очень далеко от него, гораздо дальше всего виденного им до сих пор. Он не знал, что в эти долгие мгновения он остро почувствовал, и это длилось только мгновение, что такое Бесконечность и что такое Равнодушие. Он увидел равнодушие солнца, неба и земли, он почувствовал себя очень маленьким, ну прямо крошечным, и никому не нужным, и, к счастью для него, это ощущение не закрепилось в сознании, и уже вечером он был свободен от него. Он видел, как вырываются с каменистого склона горы с корнем ветви, за которые держались его скрюченные судорогой пальцы, и чувствовал, как слабеют его пальцы, и еще чувствовал, что через секунду или две он полетит вниз, туда, где ждут его белые равнодушные валуны. И это было как в дурном сне или хорошо снятом фильме. Но самое главное — он не чувствовал тогда, что он умрет, потому что он был слишком переполнен жизнью для того, чтобы это почувствовать. Он, конечно, не знал об этом ничего, просто он не чувствовал, что может умереть. Он услышал, как во сне, крик Мурсала и увидел над собой его лицо.

Домой они ехали в арбе, погонщик с Мурсалом налепили на глубокие порезы на ладонях Энвера комочки паутины, предварительно поплевав на нее, и она остановила сочащуюся кровь, арба медленно катилась по дороге, медленно перекатывались тела буйволов в их черной блестящей шкуре, и пахло дорожной пылью.

Энвер очень обрадовался, когда увидел отца.

Он обнял отца, прижался к его телу, почувствовал родной запах, самый родной запах на земле, и вдруг заплакал. Отец гладил его по голове дрожащей рукой.

— Хорошо, что мамы здесь нет и она ничего не узнает, — сказал отец.

Отец сказал, что гости — его друзья из Ленинграда — приедут к восьми часам, и Энвер с шести слонялся вокруг дома. У него были перебинтованы руки, и было приятно прикладываться кожей лица к прохладной шершавой ткани бинта.

И опять, как всегда, стемнело очень рано. На стук первым бросился Энвер. Перед ним стоял высокий седой человек. Рядом с ним стояла женщина, красивая женщина, она смотрела на Энвера с доброй улыбкой, а рядом с ней стояла девочка в матроске.

— Здравствуй, мальчик, — сказал человек, — здесь живет Меджид Мамедов?