Всеволод Иванов - Кремль. У

Налево был темный свод храма Христа Спасителя, желтый забор вокруг, затем парапет набережной. Каменный мост — напротив — Дом правительства, образовалось нечто вроде опрокинутых качелей, посредине которых плыл Черпанов, — два столба с перекладинкой, причем, перекладинку изображал мост. Ошеломленные, они посмотрели друг на дружку и побежали. Черпанов плыл, но так как вид его был странный, то к нему направился катер речной милиции, он прибавил силы, плыл хорошо, но эти пять фигур с необычайной быстротой бежали через мост — черные с белыми полосами.

Они добежали до моста, катер догнал его у моста тоже, он выскочил и побежал: Дом правительства, как огромный кулак, вознесся за ним. Он бежал впереди, они его встретили, он нырнул, они пересекли улицу и скрылись там, где строят и разбирают дома, он проскочил перед трамваем, они отразились на кирпичном цвете трамвайного вагона. Милиция за ними. Раздался свисток.

— Кто поймает первый?

— Пойдем домой, там нас ждут не менее любопытные события!

— Любопытно, поймают или нет?

— А это разве важно? Они не учли его силы и сами погибнут при этом, да и он тоже.

Мы постояли. Я вспомнил про человека, окликнувшего доктора, и мы вернулись. Перед дверями в зеленом кресле сидел М. Н. Синицын.

— Мы привезли кресло, а вы разве вернулись, Матвей Иванович? Приезжаем, кресло тов. Черпанову, а тут испуг — и все забились кверху. За кого они нас принимают? Никто не берет кресло. И передать некому! Все удрали наверх, не можем же мы оставить квартиры, вот мы и решили кого-нибудь подождать. Хорошо, что вы пришли. У меня готов для вас подарок, Матвей Иванович.

Стояли козлы, доски, приготовленные для стола, кушанье сгорело, его убирал кто-то, чрезвычайно сконфуженный своей ролью.

Мы столпились у входа, возле кресла, оно разинуло пасть, как бы моля о хозяине, оно удивительно походило на Черпанова, когда тот упал возле воды, после удара Лебедевых, оно безнадежно смотрело на ворота, поминутно меняя людей, а не они меняли его.

Я много раздумывал по поводу кресла. Вот символ спокойствия! Вот где человек намеревается как будто просидеть всю жизнь, обтягивает кожей, крепкой материей, сидит, обдумывает, прикрывает, посылает корабли в экспедиции, учит детей, обдумывает комбинации, в общем, успех должен сопровождать это сидение — палисандровое и черное дерево, и если неудачно — трах, представление кончилось, как в театре, человек летит вверх тормашками, не насладив тщеславия и не добыв неистощимых денег! Боюсь, не в этом ли особняке началась его честолюбивая карьера и не сюда ли оно вернулось, в этих комнатах и в нем есть что-то общее, оно даже как-то радостно улыбается, смеясь над людьми, которые хотели избавиться от него и доставили величайшее удовольствие. Конечно, оно предпочитало б, чтобы в нем сидел Л. И. Черпанов, но что ж поделать, можно примириться и на другом.

— Припоминается мне… На минутку на его ручку присел доктор.

— А, Синицын, заграница? Нет, я все еще не управился. Но сегодня мы выезжаем непременно. Делегацию мы догоним?

— Боюсь, что при всем желании, вам ее не догнать.

— Я смогу дать потрясающее интервью.

— И интервью вам не дать. Делегация вчера уже возвратилась. Они очень плодотворно съездили и очень довольны.

Доктор несколько был сконфужен, не тем, что ему не удалось съездить за границу, а тем, что он собирался сегодня выехать, но он мгновенно оправился.

— Ну что ж, я рад, что избавлен от тяжелой обязанности давать интервью. Как ни приготовляй, но всегда постараются подсунуть тебе гадость. Мне двадцать семь лет, и еще много раз успею побывать за границей, я об этом не грущу, но я достиг самого главного. Я могу поставить точный диагноз. Как дело с нашими больными? Я их оставил на ваше особое попечение.

На лице М. Н. Синицына выразилось смущение. Да и на остальных тоже, видимо, они сочувствовали ему. М. Н. Синицын рад бы был потушить этот разговор, но он не особенно любил отступать, поэтому для того, чтобы привести себя в должный вид, он переспросил с точностью, всегда доказывавшей его внутреннюю тревогу:

— Вы говорите об ювелирах? О братьях?

— Да, я говорю о моих пациентах. Как их здоровье?

— А, здоровье их отличное. Даже, я бы сказал, слишком.

— Вот это и мне казалось удивительным. Приступы… которые должны бы, судя по поставленному диагнозу, показать их неизлечимость полную, казались мне неправильными. Я уже говорил вам, что увидал в этом травму психологического свойства, наиболее легкую из всех, но маниакальный бред указывал на то, что они больны. Неизлечимость мне казалась, однако, ошибкой.