Всеволод Иванов - Кремль. У

— Ну, ну!..

— А что, любопытно?

— Почему ж не любопытно? Мне любопытно, чем вы можете мне полезным быть на Урале.

— Самое полезное во мне не только прейскурант находить и соответствующих людей подсылать, которые могут с данным предметом обращаться, а самое главное, чем я и смогу быть полезным и без чего вы без меня сдохнете на Урале, — это осторожность.

— Только-то?

— И очень много. У вас только этого не хватает, отчего и может произойти полное крушение планов и освобождение меня раньше срока. Вот вы начнете комбинат строить, так в квартирах всем зеркальные окна, ведь это глупости, при нашем климате такие окна строить. Так мой прейскурант чем ценен и почему многие товарищи не попадались из нашего дома? Потому, что берет Ларвин, скажем, у данного человека продовольствие, берет и берет, а я прихожу, смотрю и говорю: будя, Ларвин, не перемахни через край. И Ларвин дает обратного ходу.

— В чем же вы почувствовали гибель?

— Птичка не действует, и обстановка не действует. Переменить, что ли, надо, не понимаю, забывать начал.

— Поэтому и едете с нами? Ой, врете, Савелий Львович!

— Опять дамку фук, что-то ты нонче, Лева, неудачно играешь. Ну, зачем мне открывать карты, Леон Ионыч? Вон вы подойдите к столу и посмотрите списочек, в нем все мои заказчики переименованы, я его закончу и отдам.

— Зачем же, вы мне его в таком виде дайте.

— Да нет, зачем же? Я лучше закончу.

Он встал и положил в карман.

— Да тоже ложный список, наверное. Зачем вам выдавать?

— Как зачем? А если я искренно хочу перестроиться?

— Но ведь вы же сами говорите, что не бесконечно.

— Но у меня рак.

— Просто хотите перехитрить. Опять врете. Все в шутку обращаете. И список ложный.

— Но вот насчет осторожности…

— Насчет осторожности — правда. Жаль только, что я вот поздно заметил.

— Ну, что ж, можно и поздно с приятностью побеседовать. Не хвастаясь, могу сказать, что без моей осторожности они давно бы погибли.

— А вот что интересно, что они советовались с вами перед тем, как собрались в поездку на Урал?

Савелий передвинул шашку, держал ее долго в пальцах и осторожно поставил.

— Советовались, — сказал он твердо.

— Все?

— Почти все.

— А кто же не советовался?

Он ткнул в меня шашкой пренебрежительно:

— А вот они с доктором.

— Что ж, мне их и брать, по-вашему, не стоит?

— Зачем же, возьмите. Вот он раньше ко мне относился без почтительности, а теперь полная почтительность, Егор Егорыч. Образумятся. Молоды, неосторожны, папиросками обжигаются, я вот со злости на них и костюм-то перепродал. Очень обидные у них были поступки.

Черпанов не удивился, вернее, он не верил тому, что костюм может быть продан.

— Костюм дрянной, вот и продали.

— Зачем дрянной? Как раз в рост Егор Егорыча.

— Опять же, вы и обижаться не можете.

Дядя Савелий срубил три шашки. Лев Львович вздохнул, начали новую партию.

— Это вы совершенно верно насчет обид. От лишних обид много зла, где мне обижаться; я из себя обиды, как говорится, раскаленным железом вытравляю да и остальных учу.

— Вот и доучили.

— До чего же?

— Да жизнь-то вокруг вас совершенно пакостная.

— Неужели? Просто обстановка неподходящая. Живем в тесноте, в грязи, а ведь если расставить по-настоящему, будет даже очень красиво. Я вот как-то мимо каморки проходил, где Егор Егорыч с доктором остановились, и доктор различные мысли развивал, я подслушал. Я, сознаюсь, люблю подслушивать — поучительные мысли иногда схватываешь. Так доктор очень метко нас поставил. Я послушал и тоже, сопоставив со своей жизнью, решил: нет, надо тебе, дядя Савелий, отказываться, а тут, кстати, и вы, Леон Ионыч, подъехали, как бы чувствуя мое решение. Однако, вы можете подумать, что я увиливаю, насчет того, кому продал я костюм, — так я его на сладкие вещи променял, хотя мне их и есть нельзя, у меня диабет.

— Не диабет, а рак.

— А я думал, что это одно и то же, хотел вот доктору показаться, так он, оказывается, специалист по другим болезням. Видите, и память начало отшибать, очень я болен, Леон Ионыч, придется вам, вскоре по приезде на Урал, помещать меня в дом отдыха.

— Поместил бы я вас в другое место.

Дядя Савелий встал и, указывая рукой на дверь, строго сказал:

— За грубиянство прошу покинуть помещение! Если вам поручено нас набирать, так набирайте без надругательств, а с полным уважением. Я перехожу с вами на чисто официальную точку зрения. Список будет вам доставлен завтра, всех моих клиентов, а костюмчик я продал Валерьяну, Осипу и Людмилочке. Так как они знают, что это ценности большой не представляет, раз я его из рук своих выпустил, то они его вам уступят по себестоимости или даром, может быть, подарят. А теперь, прошу выйти.