Олег Кириллов - ВСЕ НА ЗЕМЛЕ

Что подумал Крутов, Дорошин так и не узнал, но звонок от Насонова раздался минут через пять.

— Что стряслось, Павел Никифорович?

— Где твои колеса?

— Во дворе. А что?

— Собирайся — и ко мне… Да не в кабинет, а домой. Не забыл дорогу?

— Забудешь… Что стряслось, сказал бы?

— Приезжай, узнаешь. Только не парадься. Время дорого.

— Ладно. Сейчас буду, — сказал Насонов без особого энтузиазма и положил трубку.

Пока доедет, у него будет время пораскинуть мозгой, зачем зовет его Дорошин? Да только черта с два догадается. Разве надумает Рокотову позвонить? Навряд ли решится начальство в девятом часу беспокоить. Оно после трудового дня на отдыхе. А Насонов субординацию во как знает. У него ферма загорится, так он будет поначалу инструктору своему звонить, потом высокому начальству. А уж после всего — пожарным.

Договориться бы с ним… Все стало бы сразу на свои места. И Володька успокоился бы. Теперь перечень разногласий сведен к минимуму. Чертова рекультивация. И Дорошину не пришлось бы применять козыри против Рокотова. Не любит он это дело.

В ожидании гостя вышел на крыльцо. Когда-то сам сколачивал его. Дом был готов, и отопление провели, а ступеньки холодные, каменные. Приказал убрать, и на их месте за две недели по вечерам сколотили крыльцо. С, навесом, с толстыми тумбами для поддержки его. Старый плотник Любшин вырезал тумбы. Умер в шестьдесят втором году. Последняя его работа была. Поначалу гляделось крыльцо как-то аляповато, а потом обвыклись все. Теперь вроде так и положено.

К темноте двигалось. Оля пришла из сада, принесла поздние сливы, целое решето. Поставила рядом с ним. С удовольствием съел несколько штук. Сад бы в порядок привести. Руки все не доходят. А за ним уход нужен. Сам добывал саженцы, отбирал самое экзотическое. Теперь вот жена только и глядит.

Подъехал Насонов. Вылез из машины, постучал сапогами по баллонам. Обошел вокруг «Волги»… Ах ты хитрец! Уже почуял, что в нем нужда. Сейчас будет мудрить. Ладно, поглядим. Ходи-ходи, тяни времечко. На Дорошина и не такие случались дипломаты. Все оставались с носом.

Насонов вроде только сейчас заметил сидящего на крылечке Дорошина. Заулыбался, пошел. В руках штук пять больших кукурузных початков.

Вот мимо поля ехал, сорвал… Хорошая штука, В детстве, помню, за лакомство считал. Да с сольцой натереть чтобы. Эх, куда там иным яствам? Вот только дети наши главного-то не понимают. Всякие морожены-пирожены норовят поесть. А ты в поле выйди да початок сорви.

Дорошин головой кивал согласно, решив дождаться, пока поутихнут насоновские вступительные речи. Сидели они на природе, рядом деревья с плодами. Крыльцо еще от дневного солнца не отошло. Может, хоть все это на Насонова окажет влияние? Ишь каким соловьем рассыпается…

Поговорили о сущих пустяках, о возрасте, о болезнях. Обменялись мнениями по разным заболеваниям. Сошлись на мысли, что все болячки — дело плохое, лучше бы без них. Дорошин ждал. Наконец Насонов, притворно зевнув, сказал равнодушно:

Ладно… Вот и побалакали. Может, и двигать мне пора? Подустал малость… — И, выждав паузу, во время которой Дорошин глядел на него ангельски умиротворенным взглядом, спросил: —Ты, никак, поговорить хотел?

Павел Никифорович потянулся:

Ох, сказал, чтоб тебя искали, а сам уже и подумал: а стоит ли с тобой на эту тему вести разговоры?

В прошлый раз ты меня вон как надул. Делец ты, Иван, и человек в высшей степени несерьезный. Уж и не знаю, как мне с тобой и дела вести?

Насонов встревожился: была идея, а теперь, выходит, и нет ее. А явно, что могло светить колхозу. Дорошин не такой человек, чтобы вот так, попусту, звать к себе.

— А ты скажи… Мы ж с тобой, Павел Никифорович, сколько дел имели. И на старуху, понимаешь, проруха случается. И я к тебе с уважением знаешь каким? Жизнь какая председательская?.. Как раньше у цыгана на базаре: не обманешь — не продашь. У тебя техника, материалы, люди — специалисты. За горло меня в этом смысле держишь. Как проситель к тебе иду, хотя и ты тоже мужик такой, что любого на своем интересе нагреешь.

Дорошин посмеялся довольно. Хоть и нельзя верить Ваньке, а говорит правду. Хорошо говорит.

— Задумался я вот о чем. Землицу мы у тебя забрали семьсот гектаров… Помнишь?

— Как не помнить? Зарезали тогда без ножа. Земли-то — отборный чернозем. Как еду мимо твоих горок, так душа болит.

— Вот и я про то же думаю… Хочешь, бумагу дам, что в восьмидесятом году, с самого первого января, начну рекультивацию твоих оврагов?