Олег Кириллов - ВСЕ НА ЗЕМЛЕ

Разговор за столом пошел живой, шумный. Наташа рассказывала о письмах мужа, Худяков толкал Петра под локоть и кричал почти в ухо:

— А дите… Не задача это, говорю… Ишо своих будет куча… И гляди, чтоб без всякого не меньше троих… Чтоб не оскудела сила русская.

К вечеру пошли на могилу отца. На горке у ветряка стоял обелиск. Сквозь плиты ступеней пробивалась к солнцу трава. Двенадцать фамилий уже потемневшей от времени бронзой выбиты. Тринадцатая свежая.

— Специальное решение парткома было, — пояснил Худяков, — потому как однополчане там лежат… Все наши ребята. А Васина могилка — вон она, чуть сбоку, но за оградой… Потому как погиб солдатом.

— Как это случилось? — спросила Галина Сергеевна.

— А просто… Год прошлый — не дай бог такой… Все спалило. С кормами для скота — хоть плачь…

А Вася сберег последний силос совхозный. Тут у нас был один… Тошно о нем вспоминать. Ну вот, затеяли с дружком поживиться. Вывезли частникам несколько саней с силосом. Любой возьмет, скот кормить было нечем… На беде людской, гады, играли. Трое саней вывезли, а с четвертыми их Вася и накрыл. Ну и били его… А у него — осколок под сердцем, с войны… До дому дополз, до завалинки…

Настасья Романовна плакала навзрыд, стоя позади Галины Сергеевны. Худяков строго сказал:

— Плачь, Настя, плачь… Успокаивать тебя не буду… И никто не будет. Вот и все. Вину свою слезами не выплачешь, хоть годами тут сидеть будешь.

У Петра тяжело ходили желваки на скулах. Пауза была трудной и неловкой. Наташа держала на руках притихшего малыша.

Возвратились молча. Петр шел впереди, и Галина Сергеевна видела лишь крутой, упрямый его затылок. Худяков вытирал платком покрасневшие глаза.

Настасья Романовна осталась у могилы. Галина Сергеевна хотела ее поднять с земли, она сказала тихо:

— Ты иди, детка… А я с ним ишо побуду… Тяжко ему одному-то… Больно. А меня он любил… Пусть знает, что рядом я…

Вечер наступал медленно, словно нехотя. Багровел восток, последними лучами солнца подпирая редкие облачка у горизонта, синей стало зеркало пруда. Прошло по хутору стадо. Закричала тревожно и сразу же смолкла какая-то птица.

Вечером в воскресенье к Дорошину приехал Крутов. Задыхаясь от быстрой ходьбы по крутым ступеням, сообщил поднявшемуся навстречу Павлу Никифоровичу:

— Комолов едет… Только что сообщили. Поезд девятнадцатый…

— Тихо-тихо… Успокойся… Вагон знаешь? Седьмой… Та-ак. Во сколько приходит? В половине восьмого утра? Машину заказал?

— Все сделано… Люкс приготовить приказал в гостинице…

— Кто из властей знает?

— Гуторову пришлось сообщить. Без него с люксом было бы трудно.

Дорошин думал недолго. Приказал узнать о Рокотове: на месте ли? На завтра совещание собрать, на двенадцать дня. Пригласить ведущих работников производственного отдела, конструкторское бюро, экономистов. А на половину двенадцатого, перед совещанием, вызвать к нему в кабинет Григорьева и Ряднова. Присутствовать Крутову. Все. Ребятам сообщить о совещании за полчаса, утром предупредить их о том, чтобы никуда не отлучались.

Крутов ушел, а Дорошин заходил по комнате, анализируя положение. Это хорошо, что едет Комолов. Можно будет махом решить некоторые проблемы. Во всяком случае, с переброской средств в будущем году на вскрышу. Вот только как сделать, чтобы не встретились они с Рокотовым? Если между ними состоится разговор — дело ухудшится. Володька может убедить Комолова поднять вопрос о создании какой-либо организации в системе комбината по рекультивации земель… А зачем Дорошину брать себе на шею такую обузу? Пусть уж после него…

Он уже почти привык считать, что это «после него» будет не за горами. Отдавал себе отчет в том, что инфаркт уже проторил к нему дорожку. А уходить от драки не привык. Не тот характер. Дело нужно сделать. Боялся одного: оказаться в какой-то из дней с пенсионной книжкой и без возможности влиять на события. Это — смерть. Даже хуже смерти, потому что придется увидеть улыбки людей, с которых уже не имеет права ничего спросить.

Он помнил ощущение, которого не хотел бы снова: это когда после войны, пройдя очередную медицинскую комиссию, услышал, что летать больше не будет. А через два дня у самолета подошел к нему молоденький лейтенант и, представившись, сообщил, что будет летать на его машине. И он сам, Дорошин, должен был ходить рядом с мальчишкой и объяснять ему, какие капризы свойственны его «Яку», и советовать, каким образом замалевать россыпь звезд на фюзеляже, каждая из которых далась ему смертельной борьбой с проклятым врагом.