Матвей Ройзман - Эти господа

Шестого июля днем к «Пале-Роялю», под’ехал автомобиль, из машины выскочил гражданин с портфелем и вырос перед задремавшим на солнышке швейцаром.

— Кто здесь ответственное лицо? — спросил гражданин таким тоном, что швейцар немедленно снял фуражку с золотым кантом. — Доложите!

Перепрыгивая через три ступеньки, дрессированный швейцар помчался по лестнице, позвал графа, и граф, для которого всякий посетитель с портфелем предвещал беду, спустился вниз. Гражданин показал удостоверение, в котором именовался уполномоченным Госхлебторга, Сидякиным, и заявил, что ему нужен номер со всеми удобствами. Пропустив вперед Сидякина, граф повел его в сорок восьмой номер, уполномоченный осмотрел комнаты, ткнул кулаком в диван, выдвинул ящики стола, попробовал — льется ли вода из умывальника, и об’явил, что снимает номер.

— Предупреждаю вас относительно паразитов! — строго сказал Сидякин, подняв указательный палец. — Всякое появление их в моем присутствии недопустимо!

— Честью ручаюсь! — воскликнул граф, отступая за дверь. — В гостиницу вход паразитам строго воспрещен.

Гостиница имела старинную славу устроительницы женских судеб, женщины приезжали в «Пале-Рояль», как в старое время на бархатный сезон, с обширным запасом платьев, шляпок, обуви и переодевались не менее трех раз в день. Приезд уполномоченного Госхлебторга взволновал пале-роялисток, многие мечтали стать ответственными дамами, мучали графа расспросами о новом постояльце, и граф, не без выгоды для дел гостиницы, назвал Сидякина богатым холостяком и ловеласом. Женщины забирались на балконы четвертого этажа, искусно показывая себя и свои наряды, лорнировали Сидякина и единодушно зачисляли его во вторую категорию интересных мужчин.

Заложив руки за спину, Сидякин скользил взглядом по женщинам, его молочное, круглое лицо с аккуратными бакенбардами томилось от равнодушия, правая каштановая бровь поднималась, и на лбу набухала гармошка морщин. Иногда на балконе он опускался в плетеное кресло, сажал на нос очки в квадратной роговой оправе и читал газету «Советский Крым». Пале-роялистки видели американский профиль его лица и руки — маленькие, как у девочки. Он не выходил из своего номера ни на пляж, ни в ресторан, ему подавали в номер кофе, газеты, обеды, он уклонялся от знакомства не только с женщинами, но и с мужчинами, разрешая входить к себе лишь номерантке Мадлене и парикмахеру Полю-Андре. Бакенбарды, квадратные очки, неприступность разожгли, любопытство, и десятки надушенных секреток приглашали Сидякина в курзал, к памятнику Фрунзе, в сквер коммунаров, даже а этнографоархеологический музей. По наущению тех же корреспонденток владельцы прокатных лодок предлагали ему на самых выгодных условиях покататься по морю, а граф, скрепя сердце, просил поездить верхом на его пегой кобыле.

— Прошу оставить меня в покое! — сказал Сидякин графу. — Вы предаете широкой огласке мое пребывание в вашей гостинице! Это является буржуазным видом рекламы! — и он повернулся к нему спиной.

На пятый день пребывания в «Пале-Рояле» Сидякин получил срочную телеграмму, и в первый раз Пале-роялистки увидели, как он бегал по балкону, разговаривая сам с собой. Лицо его порозовело, кончики ушей пылали, он покусывал нижнюю губу, и его роговые очки плясали на носу. Волнение Сидякина передавалось пале-роялисткам, они отправились на разведку и узнали от Мадлены, что уполномоченный заказал к десяти часам автомобиль. Сперва подумали, что он уезжает из гостиницы, но граф, умеющий читать на расстоянии чужие мысли и телеграммы, — заявил, что Сидякин вернется до двенадцати часов обратно. Сколько свиданий в кафе «Чашка чая» было в этот вечер расстроено! Сколько мужских проклятий полетело вслед уезжающему Сидякину, который откинулся на кожаные подушки и затрепыхался на прокатной машине! Гипсовые боги были по колени забросаны окурками, у зябнущих пальмочек нервные пале-роялистки оборвали листья, повар от безделья ловил рукой мух и бросал их на клейкую бумагу!

Южная ночь — негритянка, катящая за море золотой обруч, в последний раз дохнула жаром, с моря плеснулся прохладный бриз, и земля стала отдавать теплоту, которую накопила за день. Наступало торжество луны, зарождающее в человеке неиз’яснимое томление, блаженное созерцание и ненасытное желание жить. В курзале неистовствовал джаз-банд, оркестр негров, которые под свою музыку, как индийские фокусники смертоносных кобр, заставили лунатиками скользит американцев. Джаз-банд врывался в уснувшие дома отдыха, санатории, в закрытые на ночь древние мечети, кенассы, соборы и синагоги. Напротив гостиницы рыбаки отправлялись в море, укладывали в лодку невода, запасные весла и ржавые черпаки. Один рыбак садился в лодку, другой, засучив по колени штаны, отталкивал лодку с мелкого дна и на ходу влезал в нее. Жены рыбаков стояли на набережной, их глаза, просоленные слезами, следили за рыбацкими фонарями, и ветер трепал их кумачовые юбки, как советский флаг.