Михаил Стельмах - Над Черемошем

Из-за высоких лесов выплывает месяц, и оживает серебряная рябь Черемоша, озерко и земля. Прихотливая игра света и теней непрерывно меняет окраску голубых гор, и кажется — они реют в воздухе, под шум реки, под мелодию песни о каменной горе и голубях.

К озерку подходят Василь Букачук и Иван Микитей.

— Растет кукуруза-то! — удивляется Иван, искоса поглядывая на друга. — Философия!

— Да, подымается понемногу, — примирительно говорит Василь. — Только восемьдесят тогда уродится, когда в моих вихрах соловей гнездо совьет.

— Гляди, как бы не запели твои вихры.

— Не запоют.

— Да что мне говорить с осторожным консерватором! — Иван презрительно отвернулся от товарища. — Счастье твое, Настечка, что не такого пенька полюбила. И Мариечка будет счастлива, если бросит такого.

— Может, помолчишь, верный мой товарищ?

— Могу и помолчать, ежели кое-кому не по душе любовная самокритика.

С берега Черемоша, обнявшись, летят голоса Мариечки и Настечки:

Все четверо, сдерживая радость, встретились на мосту. Заговорили не словами — глазами. И вот уже одна пара поднимается на гору, другая спускается в долину. Катерина следит за этой немой картиной прощания и не может удержаться, чтобы не проговорить хоть про себя:

— Вот и разошлись на мелкие звенья.

А по мосту, обнявшись, идут с песней другие девушки.

Сразу же за гладью прудов виднеются красные ульи, выбегающие в розовую пену гречишных полей. Пчелы падают на медвяный клин солнечным дождем, и он звенит, как арфа.

На лужайке между прудами и полем сидят Микола Сенчук, Юрий Заринчук, Григорий Нестеренко и Ксеня Дзвиняч.

— Партийное собрание? — подходя к ним, спрашивает дед Степан.

— Партийное собрание, дед. Как здоровье?

— Лучше, чем пятьдесят лет назад. Ну, чего хохочете? Не верите, что дед и работать может и в чарке ни капли на слезы не оставит?

— Верим, дедушка.

Микола, а разве можно проводить такое собрание не в кабинете, а вот так, когда вокруг пруды, поле, ульи?

— Подчас даже необходимо.

— Ишь ты! А нельзя мне, беспартийному деду, «подчас» послушать?

— Слушайте, дед Степан. — И Сенчук, увлекшись, заговорил, оттачивая каждую фразу: — Наша главная линия — чтобы и человек и природа трудились ради изобилия, радости, счастья. Эту линию обязан проводить каждый колхозник, этому пусть служит каждое большевистское слово, каждая малейшая отрасль нашего хозяйства. Это хорошо, что вы в выступлениях выводили на чистую воду все, даже мелкие недостатки. Труднее всего лечить застарелые болезни и ошибки, они разъедают радость труда, радость широкого взгляда на жизнь. Позавчера проверяли мы договора своих соседей. На полях у них порядок, а широкого взгляда на жизнь нету. Перед самым селом, как вы знаете, начинаются гнилые низины, где только лягушки задают концерты комарам. «Отчего не устроили пруды? Почему у вас тут вместо золотых стай карпа черные тучи малярийных комаров?» — спрашиваем Панаса Мартынюка.

— Мой родственник? Ишь ты! — рассердился дед Степан.

— «Пустяки!» — отмахнулся Панас. «А почему не было парников?» — «Тоже пустяки. Кое-что мы посеяли, да мороз подсек рассаду». А почему у нас не подсек? Почему нам парники дали сто семь тысяч прибыли? Потому, что надо делать природу из врага союзником. Или вот еще вопрос: почему наши соседи поставили ульи в пяти километрах от гречихи? «Глупости», — говорит кое-кто из них. Тогда мы утром взвесили контрольный улей, а вечером пристыдили правление: «Отчего ваши пчелы такие ленивые? С кого они берут пример? Медосбору за день едва сто семьдесят грамм натянули?» А когда Юрий Заринчук сказал, что его контрольный улей дает по два-три килограмма, соседи не поверили. Не поверили и некоторые наши колхозники… Сколько мы разговариваем? — Сенчук посмотрел на часы. — Два часа пятнадцать минут?

— Два часа семнадцать, — поправил Нестеренко.

— Поглядим, что нам создала природа за эти погожие часы.

Юрий Заринчук гордо повел всех к контрольному улью.

— Четыреста двадцать грамм! — удивленно вырвалось у Ксении Дзвиняч.

— Помножьте эту цифру на все рабочее время, и получится недурная арифметика. Вот как бывает, когда природа союзница, а не ленивая поденщица наша.