Игорь Акимов - Баллада об ушедших на задание

Иван Григорьевич подошел к нему как раз в тот момент, когда вездеход, делая второй круг по двору, задел ящики, штабель рухнул, и панорама двора полыхнула им в глаза солнечным ослепительным блеском.

– Готово, – сказал Иван Григорьевич.

– Во Борька их чешет! – засмеялся Рэм. – Супер-экстра-люкс!

– Ребята взяли на себя слишком много.

– Это точно. Гансы их не выпустят после такого-то концерта! Уже вцепились, как шавки.

– Прикроем?

– Нет, – сказал Рэм. – Мне это место нравится своей тишиной, а вы хотите нарушить всю идиллию. – Рэм был из интеллигентной семьи и знал такие словечки, что от другого за всю жизнь не услышишь. – И кроме того, я не могу отвлекаться. Мне еще обязательно надо поиметь рандеву с одним приятелем.

– Ты это серьезно?

– Абсолютно. Мы выполнили задачу чисто. Теперь каждый может заняться личными делами. Я чувствую к этому позывы. А погибнуть в банальной драке с дубарями-охранниками – для этого большого ума не надо. Добровольцы могут сделать два шага вперед, но – пардон-мерси – без меня!

– Выходит, Сашка и Борька пусть животы кладут, а ты чистюля, ты ручки умываешь.

– Ты сердишься, Юпитер, значит, ты не прав, – сказал Рэм и щелкнул шпингалетом окна, открыл шпингалет, чтобы, если понадобится стрелять, оконная рама открывалась сразу, от одного легкого толчка. Он сделал это, потому что эсэсовцы опять побежали через двор, и несколько мгновений было похоже, что сейчас все-таки придется драться. Эти эсэсовцы были уже с оружием, они перебегали умело, сразу видно – бывалые солдаты. И Рэм даже наметил себе, что первого снимет долговязого фельдфебеля с одним незакатанным рукавом и с танкистским автоматом. Рэм неуютно чувствовал себя в этом сарае, где дощатые стены были никакой не защитой; одна только видимость, а не защита: в любом месте их можно было пробить даже из пистолета, а про карабин и говорить нечего. Правда, можно было отступить за компрессор, но тогда пропадал обзор, не говоря уж о том, что психологически это было бы равнозначно поражению: обороняющийся как бы признавал этим свою слабость и обреченность; дальше сразу следовала бы агония.

– Однако, Большов… – начал было Иван Григорьевич, но Рэм его перебил:

– Оставьте ваши прописи для политзанятий, товарищ старшина. Я задание выполнил? Выполнил. А теперь желаю заняться своими делами. Ясно? На фига мне, пардон, при этом ваша самодеятельность? У меня свой номер.

И тут он увидел наконец того, кого так напряженно все время высматривал: вдоль стены, где ползком, а где стремительными перебежками, к воротам пробирался высокий белокурый штурмбаннфюрер. Фуражку он потерял, и поэтому его красивое лицо было видно отлично, и соломенные кудри картинно метались при каждом повороте античной головы.

– Ах ты, мой Зигфрид! – нежно произнес Рэм. – Ну уж сегодня-то я доберусь до твоего горлышка, птенчик. – Он повернулся к Ярине. – Привет, Иван Григорьевич! Спешу на свидание. К Герострату!

Рэм приоткрыл дверь, и выскользнул наружу, и сразу же исчез – словно растаял.

«Пора и мне», – решил Иван Григорьевич. Он прикинул, как безопасней добраться до панского особняка, и двинулся короткими перебежками – от укрытия к укрытию. Его обстреляли только раз, а потом он увидел человека, который подавал ему сигналы рукой, и это уже был капитан Сад. Капитан был в своей форме; немецкие френч и каска лежали на бочке с песком. Он ничего не спросил про Рэма. И ничего не сказал про других парней. Он по-прежнему думал, что счет их жизням идет на минуты, но это было уже неважно, поскольку появление Ивана Григорьевича означало еще один успех.

– Что с вами, товарищ капитан? – спросил Ярина. – Вы ранены?

– Не знаю, – сказал капитан Сад. – Вот увидел вас – и вдруг понял, что сил у меня больше нет.

– На душе отлегло.

– Может быть. Черт! Кажется, засыпаю…

– Идемте в дом, – сказал Ярина.

Дом был пуст, и почти весь замок – тоже. Фашисты отдали его, закрепившись в башне и нескольких прилегающих постройках, и теперь перегруппировывали силы. Первую схватку они проиграли, но огромное неравенство сил сохранилось. Сейчас оставшиеся в живых офицеры поведут их в контратаку. Все кончится в десять-пятнадцать минут.

Со второго этажа навстречу капитану Саду спустились трое. Это были его разведчики – из группы, что не вернулась. Он знал, что встретит их здесь; сердцем чувствовал. Он обнял каждого из трех – это было и приветствие, и прощанье сразу, – и каждого из трех держал чуть дольше, чем было надо. Но не от избытка чувств и не от собственной слабости. Просто что-то случилось с ним, и он перестал с прежней четкостью контролировать время; а оно то останавливалось, то вдруг оказывалось, что прошло уже несколько минут, а он не мог вспомнить, чем они были заполнены.