Александр Шеллер-Михайлов - Сила, слабость и неразумие

Мать подбѣжала къ нему и, какъ малаго ребенка, взяла его на руки и уложила въ постель.

— Успокойся, Паня! — говорила она. — Успокойся! спи, голубчикъ мой, дитя мое, тебѣ легче будетъ, ненаглядной мой, милый! Спи, твоя мама съ тобою, не отойдетъ она отъ тебя…

А Паня и точно уснулъ, тихо уснулъ, навѣкъ уснулъ! И когда пробился въ окно утренній, бѣловатый свѣтъ, то лицо Пани было такое прекрасное, спокойное, улыбающееся, чистое, точно и для него насталъ Новый годъ, съ новою жизнью. Не вѣрила мать, что этотъ красавецъ съ густыми кудрями уже не человѣкъ, но ея сынъ, а мертвое тѣло, кусокъ земли… Богато хоронила его барыня, много пѣвчихъ, монаховъ и священниковъ пригласила она на отпѣваніе. Раздала денегъ на поминовеніе его души, памятникъ мраморный поставила надъ его могилой, лампаду неугасимую затеплила, а мать купила вѣнокъ изъ цвѣтовъ и положила на краю сыновней могилы; не было у нея денегъ для другого украшенія этой могилы…

— Что же вы здѣсь, что ли, остаться хотите? — спросила барыня, когда прошелъ двадцатый день. — Пора и домой ѣхать.

— Да я и собираюсь ѣхать, — отвѣтила невѣстка:- мнѣ мои родители вчера на дорогу прислали, я попутчиковъ жду.

— И со мной можете доѣхать, въ тарантасѣ за двоихъ мѣста хватитъ.

— Намъ не по пути. Я въ Москву ѣду, къ своимъ, — отвѣтила невѣстка.

— Вотъ глупости! Имъ и самимъ плохо жить. Что вамъ нужду-то терпѣть? Можете жить со мною.

— Мнѣ не хочется стѣснять васъ…

— Что за стѣсненіе!

— Нѣтъ, вамъ спокойнѣе быть одной.

— Ну, вотъ еще выдумали, обѣимъ мѣста будетъ! — сказала барыня; она привыкла къ невѣсткѣ, хоть та и была слабая и неумѣлая.

— Нѣтъ, я уже рѣшилась. Вы привыкли жить однѣ, вамъ надо жить однѣмъ.

— Ну, какъ хотите, была бы честь предложена! Проживу и одна, — молвила барыня, и странное дѣло! — ей какъ-то непріятно было выговорить это слово: «проживу и одна!» Всю дорогу думала она: «да развѣ я одна живу? Вонъ у меня и Глашка живетъ, и Матюшка живетъ, и Оля, да мало ли кто у меня живетъ, такъ что же это я говорю, что я одна живу?..»

И все-таки ей казалось, что она одна живетъ, даже сердилась она на себя, точно пророчество неразумнаго внука совершилось надъ ней и помутило ея умъ сильный.

Пошли дни за днями. Барыня принялась попрежнему хозяйничать, попрежнему холсты считать, оброки сбирать, больныхъ лѣчить, молебны служить, почетомъ пользоваться, и говорили про нее во всемъ городишкѣ: «добродѣтельная, счастливая женщина!» Только послѣ смерти внука старая барыня не любила оставаться безъ людей, и хоть странницу какую-нибудь, а ужъ позоветъ въ себѣ ночевать и толкуетъ съ нею до тѣхъ поръ, пока у самой глаза не отяжелѣютъ, пока сонъ не склонитъ, а чуть проснется — и будить гостью, чтобы слышать человѣческій голосъ, чтобы чувствовать, что около нея есть люди…

— Тяжело жить одной, — говорила она иногда.

— Э, матушка, — отвѣчали ей:- да когда же это вы однѣ-то остаетесь? всегда у васъ кто-нибудь есть, домъ вашъ — чаша полная, находить въ немъ пріютъ и званый, и незваный. Когда же вы однѣ-то остаетесь?

— А все же… — вздумаетъ возразить барыня и, махнувъ рукою, умолкнетъ, потому что и въ самомъ дѣлѣ: когда же она одна остается?..

1886