Александр Шеллер-Михайлов - Лес рубят - щепки летят

— Могу ли видеть госпожу Шершневу? — спросила Катерина Александровна у растрепанной толстой служанки, отворившей дверь.

— Вы, верно, место ищете? — спросила служанка.

— Да.

— Ну, идите вон прямо: барыня у себя в спальной.

— Как же так? Вы лучше доложите, — нерешительно промолвила Прилежаева.

— Чего докладывать! У нас нешто как у людей? У нас без докладу прет всякий сброд, — небрежно ответила служанка, по-видимому, очень мало уважавшая своих господ.

Катерина Александровна сняла салоп и тихо пошла по указанию служанки. Перед нею была отворенная дверь в спальню Шершневой. Эта комната была отделана светлыми обоями и обставлена мебелью, обтянутой розовым лощеным коленкором, покрытым вязаными кружевами. На окнах стояли цветы, когда-то очень дорогие, но теперь сильно повысохшие. Между цветами распевала канарейка в роскошной, но запачканной клетке. Чем-то крайне молодым веяло от этой спальни; казалось, она была отделана для новобрачных. Но в то же время в этой мило отделанной комнате царствовал невообразимый хаос: на украшенной кружевом и кисеею кровати лежали крошечные, затейливо отделанные ботинки и спала болонка; на мягком розовом кресле, походившем на раковину, лежало светло-зеленое шелковое платье, на полу валялись две игрушки, на одной из свечей висела легкая наколка из блонд и цветов; на розовом диване лежали черные панталоны и фрак. Казалось, что эта комната только что оставлена проснувшимися после бала хозяевами и ожидает, когда ее приберет не очень рачительная прислуга. Но было уже около второго часа и потому этот беспорядок еще сильнее бросался в глаза и заставлял думать, что хозяйка дома встает очень поздно. Катерина Александровна еще с порога заметила хозяйку этой квартиры. Шершнева была очень молода, почти походила на девочку; она сидела у большого туалетного зеркала, украшенного кисеей. Перед нею на столе были разбросаны браслеты и стояла открытая коробка с конфектами. Молодая женщина сидела в легкой блузе, закрыв платком глаза. Она, по-видимому, плакала. Смущенная Катерина Александровна хотела было уйти, когда Шершнева быстро отерла глаза, бросила в сторону батистовый платок, топнула с детскою досадой ножкой и засмеялась, взглянув на себя в зеркало. Она, как будто разговаривая со своим отражением, сделала такую детски-капризную, смешную гримасу, что Катерина Александровна не могла удержаться от улыбки. Шершнева только в эту минуту увидала в зеркало, что она не одна в своей спальне. Взяв из коробки конфекту и положив ее в рот, она обернулась к посетительнице и вопросительно посмотрела на нее.

— Вы публиковали о горничной, — начала Катерина Александровна.

— Ха, ха, ха! — захохотала детским задушевным смехом Шершнева. — Это все Nicolas напутал. Публикует: нужна горничная, а нам нужна няня. Ха, ха, ха! Как он еще не написал, что нам гувернантку нужно или компаньонку.

Катерина Александровна совсем растерялась от этого шаловливого смеха.

— Но я могу занять и место няни, — начала она через минуту.

— Вы? Дитя? Вас самих еще нужно нянчить, милочка! — весело и добродушно улыбнулась Шершнева, желая в то же время принять вид серьезной женщины, а не шаловливой институтки, три с половиной года тому назад вставшей со школьной скамьи для того, чтобы отправиться под венец.

— Я не так молода, как вы думаете, — промолвила Катерина Александровна.

— Может быть, может быть! Только в ня-ни я вас не возь-му, — протяжно произнесла Шершпева, качая головой.

— Я привыкла к уходу за детьми. В моей семье у меня было трое детей на руках.

— Не-ет, такую хорошенькую нельзя в няни взять, — задумчиво продолжала Шершнева.

— Кто станет смотреть на мое лицо!

— Ах, боже мой, все, все! Мой Nicolas первый на вас засмотрится! — наивно воскликнула Шершнева и надула губки. — Вы думаете, он теперь в должности? Нет, он по Невскому ходит и смотрит на хорошеньких. Вот видите, — указала Шершнева на какие-то клочки разорванной бумаги, валявшейся на полу, — это у него все были портреты всех хорошеньких актрис. Я взяла, подобрала сегодня ключ к его столу, отыскала их и — вот!

Шершнева с комическим трагизмом указала на груду бумажных лоскутков. Катерина Александровна едва удерживалась от улыбки, хотя ей было тяжело сознавать, что, по-видимому, и здесь ее ждет неудача.

— Вы видели, я плакала, когда вы вошли, — продолжала Шершнева жалующимся тоном обиженного ребенка. — А в мои годы даром не плачут! Я очень, очень несчастлива! Я вас не могу взять к себе, потому что Nicolas станет еще меньше любить меня!