Александр Шеллер-Михайлов - Лес рубят - щепки летят

Стало житься спокойнее и действующим лицам нашего романа. Мы мельком скажем о их дальнейшей судьбе. Уступим первое место почетному гостю на жизненном пиру Алексею Дмитриевичу Белокопытову.

В его жизни был один неясный, странный поступок: хорошо зная этого господина, трудно было понять, почему он согласился допустить признать сумасшедшей свою мать и дозволить моту отцу распоряжаться имением. Мать, во всяком случае, не могла столько тратить на своих бедных, сколько тратил отец на разных Матильд, Алексею Дмитриевичу было выгоднее видеть имение в руках матери, чем в руках отца. Проникнуть в тайные соображения юного либерала было нелегко и можно было с первого раза сказать, что он сделал промах, что он упустил из виду свои собственные интересы. Но он был вовсе не так прост, не так глуп. Он тайно задумал убить разом двух зайцев, и это удалось ему как нельзя лучше. Надо отдать ему справедливость: он умел обделывать дела. Он очень хорошо знал скупость и недоверчивость матери, очень хорошо знал, что Дарья Федоровна никогда не откажется от кормления своих бедных, что она косо смотрит на него самого, что нужно вызвать какими-нибудь экстренными и энергическими мерами ее доверие и прибрать ее к рукам. Он смело подтолкнул отца на признание Дарьи Федоровны за сумасшедшую; он допустил засадить ее в одну комнату; он дозволил отцу пожуировать некоторое время. Но, делая все это, он замышлял свой coup-d'état [11] государственный переворот (фр). . Видя, что его тайные планы насчет дворянской реформы должны потерпеть фиаско, видя, что ему надо разойтись с крайней партией, он поспешил тотчас же заняться своими личными делами и мысленно решил, что теперь настала минута для семейного переворота. Посещая довольно часто мать, он сначала с чувством выслушивал ее жалобы и жаловался ей, что дела по имению все больше и больше запутываются Дмитрием Васильевичем: иногда он замечал, что он охотно бы взял управление этими делами, если бы у него не было такого множества занятий, и вообще умел выставить себя в глазах матери совсем в другом свете, чем прежде. Она увидела, что он один любит и ценит ее, забытую всеми. Но это были только подготовительные работы, самый же переворот откладывался покуда до более благоприятного случая.

Этот случай представился в то время, когда молодая графиня Белокопытова заставила Софью Андреевну отказаться от лекций, читавшихся на половине последней. В первое же заседание комитета, последовавшее за этим запрещением, молодая Белокопытова под влиянием мужа заявила членам комитета, что ей кажется подозрительной личность Софьи Андреевны, что эта женщина сближается с неблагонадежными людьми, что она под видом разных невинных нововведений проводит вредные идеи, что приют может обратить на себя внимание как рассадник подобных идей. Конечно, как и следовало ожидать, все эти замечания встретили рыцарскую оппозицию со стороны Дмитрия Васильевича и Свищова. Первый стоял за Софью Андреевну как за «изобретательницу средств», второй отстаивал ее по молодости и нежности своего впечатлительного сердца, склонного защищать каждое смазливое личико. Прения начались очень оживленные.

— Эти все нововведения пахнут идеями об эмансипации женщин, — говорил Алексей Дмитриевич. — А нам нужно прежде всего не каких-нибудь полуобразованных проповедниц женского труда, а хороших служанок. Члены комитета в последнее время сделались игрушками в руках этой авантюристки и ее кружка, они уклонились от прямой цели, к которой должен идти приют… К счастию, все эти модные бредни начинают проходить, и мы должны трезво взглянуть на дело. Мы должны взять в руки приют, должны показать, что мы руководим им, а не нами руководит какая-то эмансипированная барыня сомнительного поведения…

— Позвольте, позвольте, граф! — заговорил верный рыцарь всех хорошеньких женщин Свищов. — Мы, как мужчины, как развитые люди, не имеем права оскорблять и чернить за глаза женщину!.. Я думаю, что на нас лежит обязанность…

— Прежде всего думать о приюте, а не о защите той или другой личности, не имеющей для нас никакого значения, — холодно перебил его Алексей Дмитриевич. — Мы уклонились от устава приюта, от устава, написанного учредителями приюта. Мы действовали незаконно, приступая к различным нововведениям, прежде чем было испрошено на это формальное разрешение. Конечно, это прошло, к нашему счастию, незамеченным, так как наше положение отчасти спасает нас от подозрений. Но мы-то, кажется, должны сами знать, что не нам подавать пример неисполнения законных обязанностей, законных требований… Я не знаю, какие планы имел комитет, покровительствуя развитию в приюте этих разных вредных — да, вредных, — идей, но я думаю, что господа члены комитета допускали разные нововведения только потому, что они недостаточно серьезно смотрели на дело и очень плохо знали, с кем они имеют дело… Обстоятельства заставили меня столкнуться довольно близко с людьми, вращавшимися в кругу этой… как ее зовут?.. да, в кругу этой Вуич, и я могу сказать, что их близость может набросить тень на самую светлую и безупречную личность…