Александр Шеллер-Михайлов - Лес рубят - щепки летят

— Скучны все эти балы с аллегри, — говорил на противоположном конце комнаты другой гвардеец лет двадцати пяти, лениво зевая, — это был сын хозяев дома, Алексей Дмитриевич Белокопытов. — Право, мы и веселиться-то не умеем. Я скоро совсем перестану ездить на балы.

— А на пикнике сегодня будешь? — спросил его кто-то.

— Конечно.

— Закончить бальную деятельность хочешь?

— А, ба! ведь это же не бал, а пикник, и притом без всякой аллегри в пользу бедных.

— Ну, аллегри-то будет и там, Аделаиду будем разыгрывать.

Собеседники рассмеялись и начали говорить тише.

— Неужели мы не устроим ни одного спектакля? — спрашивала одна барыня с резкими и подвижными чертами лица, приближавшаяся по летам к возрасту бальзаковских героинь и только что приехавшая откуда-то с вод, где украла и проиграла фамильные бриллианты своего мужа.

Ей никто не ответил.

— Я всегда говорил, что Софья Николаевна Белоусова ошиблась в своем призвании, — шептал неугомонный остряк с черненькими усиками, снова наклоняясь к херувимскому личику. — Ей нужно бы быть актрисой, а она сделалась сестрой милосердия больного мужа.

— Это, по крайней мере, дает ей возможность постоянно жить за границей.

— Да она и актрисой могла бы жить за границей, но тогда она собирала бы там деньги, а теперь ей приходится там оставлять все.

Херувимское личико улыбнулось.

За столом, около одного из небольших диванов, сгруппировалось менее легкомысленное и более солидное общество. Здесь шли разговоры совсем в другом роде. Тут лежало несколько довольно засаленных листов бумаги разного формата, исписанных то писарским, то неумелым детским или женским почерками. Один из присутствующих, в котором по зоркому и строгому выражению его лица нетрудно было узнать Данилу Захаровича Боголюбова, медленно пересматривал эти листы бумаги и откладывал их в разные стороны.

— Все больше об определении детей, — проговорил он, перебирая листы.

— Как всегда, осенью, — промолвила со вздохом крошечная пухленькая старушка с гладко причесанными седыми волосами, сидевшая на диване.

Это была княгиня Марина Осиповна Гиреева, одна из деятельниц по части благотворительности.

— О вспомоществовании тоже много просьб, — продолжал Боголюбов.

— Вы рассмотрите их, Данило Захарович, — промолвила пухленькая старушка. — Надо будет нереслать некоторые в человеколюбивое общество.

— Теперь везде так мало сумм…

— Следует помочь, кому необходимее.

Старушка задумчиво начала перебирать просьбы о вспомоществовании.

— Двадцать просьб, — проговорила она почти шепотом. — Это удивительно, что у вас всегда бывает их такая масса. Я и трех в месяц не получаю. У вас есть какой-нибудь особенный магнит, — добродушно улыбнулась она, обращаясь к одной из сидевших у стола дам.

Женщина, к которой обратилась пухленькая старушка, не успела еще произнести пи одного слова, как из соседнего угла послышался резкий раздраженный голос мужчины, — этот мужчина был ее муж.

— Дело объясняется очень просто, — ироническим тоном заговорил он, перерывая свой серьезный спор с каким-то стариком, — моя Дарья Федоровна изволит ездить по городу и скликать всех нищих, всех оборванцев, всех тунеядцев: «Милые, ко мне идите; я вам, милые, последнее платье отдам; вы, милые, можете сидеть сложа руки, пока я жива». Конечно, милые и пользуются удобным случаем пожить на чужой счет. Я уверен, что у нас даже сегодня, даже теперь где-нибудь в доме спрятано до полсотни этих «милых». Не хотите ли на них полюбоваться?

Пухленькая старушка и жена раздраженного господина сделали вид, что они не слышат его речей, и продолжали говорить, сильно понизив голос.

— Это оттого, что я сама принимаю просьбы, — ответила жена раздраженного господина. — По почте и через прислугу переданные просьбы могут пропасть.

— Но вы этим утомляете, убиваете себя, мой друг, — промолвила с участием пухленькая старушка. — Признаюсь откровенно, я не вынесла бы и месяца ежедневных встреч с этими людьми, а я постарше, почерствее, чем вы.

Старушка говорила ласковым искренним тоном. В ответ ей послышался только вздох.

— Здесь есть просьба одной вдовы, Прилежаевой, обремененной четверыми детьми, — произнес Боголюбов, просматривая просьбы. — Просит об определении детей. Кажется, это очень, очень бедная семья…

— Прилежаева, Прилежаева, — проговорила Гиреева, как бы вспоминая что-то. — Я знала одну Прилежаеву, милую черноглазую девочку…