Борис Ямпольский - Дорога испытаний

«Я не хочу умереть. Не хочу! Не хочу!» — кричало острое личико юркого Прошки, которого на самом деле звали Константином.

«А я уже убитый, убитый», — говорило одутловатое лицо, с которого пот лил в три ручья.

На крыльце послышались голоса. Вошли два сержанта. Один из сержантов, увидев мордастого хозяина, воскликнул:

— Он, товарищ лейтенант!

Дормидонт побелел.

— Водил сегодня фрицев на болото? — спросил лейтенант.

— Что вы, товарищ командир, я неделю из хаты не выхожу, — ответил Дормидонт.

— Так вот ты куда шлялся! — проговорил старик.

— Пошли! — приказал лейтенант.

— Ой, боженька! — вскричала молодка и кинулась к мордастому.

Но сержант, перехватив ее, принял в объятья.

— Тихо, тихо, без нежностев, сестричка.

Они увели его.

Тотчас же вслед за ними испарилась и вся компания. Остались старый дед и молодка.

— Я ненавижу тебя! — кричала молодка.

— А ненавидь! — спокойно отвечал старик, полезая на печь.

— Вася, Вася… — всхлипывала она всю ночь.

…Ранним утром он вдруг появился весь мокрый, в зеленой тине.

— Убег? — спросили с печи.

— С вами, папаша, мы еще проведем беседку, — пообещал Дормидонт.

Теперь ему надо было отделаться от меня.

— Отвезу в госпиталь, — сказал он громко.

— Ой, Дормидонт, Дормидонт! — покачал головой старик.

Дормидонт запряг парную воловью упряжку.

— Поехали, комиссар.

Волы неохотно потащили заскрипевший воз.

— Перешел на «Му-2»? — сказал я.

— А что? Хороший аппарат! — отвечал Дормидонт, с силой ударяя кнутом по воловьим спинам.

Потянулись несжатые, скорбные поля, ветлы над рекой, холодные, дрожащие, мокрые осины со старыми обветренными гнездами, обломанные подсолнухи.

— Цоб-цоб-цоб! — выкрикивал мордастый, лениво лежа на возу и глядя в небо, на облака, наслаждаясь этим медлительным, убаюкивающим плаванием по степи, мерным постукиванием колес, скрипом ярма, сонным храпом волов.

— А здόрово, что уже некуда спешить, торопиться, правда? — спросил он.

Я смолчал.

— А то всю жизнь что-то выполняй, всегда только выполняй и выполняй да оправдывайся. — Он усмехнулся. — «Смотрите в будущее!» Как будто у меня не глаза, а бинокли. А я не хочу смотреть в будущее. Я спать хочу…

Он стал зевать широко и длительно.

— Говорят, есть на свете мягкие перины, — сказал он, — а я даже не знаю, что это такое, никогда не спал на пуху.

— Поспишь… — сказал я.

Дормидонт покосился на меня.

Волы ступали медленно, степенно, как бы чувствуя, что теперь они главные фигуры в степи.

Хозяин, приоткрывая глаза, сквозь дремоту косился на меня и ударял кнутом по волам.

Тоскливо тянулись заиндевевшие, странно шуршащие хлеба, прибитые к земле овсы, пустынные бахчи, на которых лежали, словно замороженные бочонки, серебряные от инея огромные тыквы.

Я вглядывался в эти маленькие круглые глазки на мордастом лице. «Как же тебя не разглядели? Как это за все годы никто ни разу до дна не заглянул в тебя? Не оттого ли, что не было нигде твоего портрета, никто не нарисовал тебя беспощадно — без румян и пудры?»

Доехали до заросшего боярышником оврага. Хозяин слез с воза, посмотрел вниз. Почему-то это место не понравилось — то ли слишком оно было открыто для такого дела, то ли другие соображения… Он сел и поехал дальше.

— Что, на восток пойдешь? — спросил он.

— Пойду, — ответил я, пытаясь подняться, но снова упал в солому.

— Иди, иди, — засмеялся он и еле слышно запел: — «И на Тихом океане свой закончили поход…» Знаешь эту песню?

Я лежал сзади, поглядывая на его крутой бычий затылок, и хотя никогда я не представлял себе, как всаживают в человека нож, но именно сейчас, первый раз в жизни, и с такой силой и ясностью понял это чувство, когда хочется всадить нож, когда нет сил удержаться, когда это самое главное, всепобеждающее чувство.

— Эх, ты! — сказал вдруг хозяин. — Не понимаешь, теперь частная инициатива. Каждому по способностям и потребностям.

Душа его прорвалась.

— Вот куплю себе здание с крыльцом и антенной.

— А потом? — спросил я.

— А потом… — он помедлил, прикидывая для себя будущее, — а потом куплю мельницу.

— Ну, а потом? — тихо спросил я.

— Потом? — он повернул ко мне свое лицо, и вдруг оно застыло от ужаса: из заросшего боярышником оврага вышли вчерашний лейтенант с автоматом и два сержанта с короткими карабинами и гранатами у пояса.

— Ну, хозяин, выходи, — сказал один из сержантов.

Дормидонт бросил кнут и слез с воза.