Борис Ямпольский - Молодой человек

Теплая соленая вода подхватывает и, как на качелях, выносит на берег. Еще, еще раз на теплых соленых качелях. Высоко, к самому небу, и вниз, в зеленую пропасть. Рядом бежит девушка, отжимая из косы воду. Она вся переполнена морем, солнцем, сверканием. И от ее загорелых рук пахнет солью — будто возвращаюсь с русалкой из глубин моря в горячий, пыльный, зыбко качающийся город.

Я вышел на пристань, и там, на причалах, стоял среди звона, гама и шума. Душа была свободна и вся жадно раскрыта новым впечатлениям и полна ожидания будущей борьбы, труда, пусть самого тяжелого, самого изнурительного. И не было зрелища отважнее, нужнее, привлекательнее, чем эти дымящиеся в порту пароходы.

С грохотом опускается трап, и идут железной цепью друг за другом с тюками амбалы. И ты один из них. Ты идешь в цепи и чувствуешь того, кто идет впереди, и слышишь того, кто идет за тобой шаг за шагом, с тюком на спине, вверх по трапу, на палубу. И запах палубы, запах смолы и лимонов, дальних дорог, неведомых слов…

А когда начинали работать винты и вскипала и пенилась вода, дрожала пристань, пароход начинал отваливать, поворачивать, били склянки, слышались команды и вовсю дымила труба, — так хотелось уехать с этим пароходом туда, в неизвестную даль!

И я уезжал на «Чичерине» в Петровск и на «Маркине» в Астару…

А потом я смотрел, как матросы, закатав штаны, босиком драили опустевший причал, как тянули шланги, кипела вода, матросы укладывали толстые, смолистые, упругие, как пружины, канаты, на них можно было сидеть, как на бочонках, и смотреть на море.

У самого причала мирно качался буксир. Я прыгнул на палубу и, пока никто меня не видел, опустился по железной лесенке вниз, где туманно горели в проволочных сетках электрические лампочки и все вокруг мощно содрогалось и звенело.

Было тепло и прекрасно в машинном уюте. Черные шатуны тепло блестели и работали, идя вверх и вниз, как живые негры. И каждые несколько минут раздавался какой-то таинственный гонг. Что он означал? К чему призывал?

Неожиданно откуда-то вынырнул сверх меры замурзанный паренек, которого, казалось, только вынули из мазутной бочки, и уставился на меня.

— Ты как сюда попал?

— Ногами, — сказал я.

— Запрещено.

— А что, тебе жалко?

— Сказано, запрещено — и запрещено! — закричал он.

— А ты чего кричишь?

— А ты чего доводишь?

— Что за хай? — спросили из темной утробы.

— Да шпана тут всякая шляется! — закричал паренек.

Он повернулся ко мне:

— Давай, давай отчаливай, а то быстро и на цугундер!

Я выбрался на пристань и улегся на горячем смолистом канате и стал смотреть в эмалевое небо. Постепенно мне стало казаться, что я уплываю, уплываю…

…Вдруг снова возник мальчишеский вредный голос:

— Давай отчаливай!

— Пусть идет! — неожиданно сказал хриплый, грубый, простуженный голос.

Я поднялся в стеклянную рубку. Там за рулем стоял и берете, с дымящейся сигарой капитан Немо.

— Что, узнал? — спросил он, посасывая сигару.

Вредный паренек засмеялся и толкнул меня:

— Ладно, посмотрел, и хватит.

— Пусть останется, — сказал капитан Немо.

Я жадно посмотрел на руль.

— Пусть притронется, — разрешил капитан Немо.

Руль был как живой. Напряженная дрожь передавалась рукам, притягивала и держала, как магнит.

Рука уютно лежала на руле, впереди расстилались синие дали моря и неба. И от сознания, что этот дрожащий, вибрирующий корабль зависит от движения твоей руки, становилось холодно спине.

— Пусть повернет, — сказал капитан Немо.

Я резко повернул руль, корабль вдруг дрогнул и, к ужасу моему, взвился в воздух и полетел…

Я проснулся. Пахло жаркими, надраенными досками причала и керосинной каспийской волной.

Поезд узкоколейки, слабо и жалко попискивая на поворотах, бежал мимо Черного и Белого города.

Черный город, как и следовало, был черный, но Белый не был белым, он был таким же черным, весь в дыму и копоти. Здесь начинался другой, новый мир — молчаливый, строгий, пустынный, с гигантскими резервуарами и белыми кубами заводов, почти без людей, с напряженной, невидимой глазу жизнью, заключенной в этих кубах, батареях, трубопроводах. Угарно и сладко пахло нагретым бензином. Казалось, самый воздух вытеснен тут бензиновыми парами.

А потом «кукушка» выползла в песчаную степь, и видно было, как вдали, на холмах, знойно струится воздух и дрожат розово-черные нефтяные вышки. Здесь поезд разошелся, крутилась пыль, мимо мелькали маленькие дощатые, похожие на будки станции.