Константин Лагунов - Так было

Нет, она не раскаивалась в случившемся, но ее начинала тяготить неопределенность их отношений. В самом деле, кто она ему: жена, любовница? Каким-то особым чутьем Богдан Данилович всегда улавливал перемену в ее настроении. Стоило ей захандрить — и он уже тут как тут. Он ласкал ее, целовал потрескавшиеся обветренные руки, губы, а сам говорил, говорил.

— Ты утомлена сегодня. Плюнь на всю эту кухню. К черту супы и стирки. Лучше я буду есть сухую картошку, ходить в замызганной гимнастерке, чем видеть эти натруженные руки, покрасневшие от усталости глаза. Или давай я сам почищу картошку. Думаешь, не сумею? Смотри, как ловко разделаюсь с ней.

С этими словами он брал картофелину и кромсал ее со всех сторон. Валя смеялась, отнимала у него картошку и принималась проворно чистить. Он громко восхищался ее ловкостью и сноровкой, а потом начинал какой-нибудь умный разговор о смысле жизни или о назначении и сущности искусства. При этом он то и дело поглаживал ее плечи, волосы, целовал в щеку…

Валя успокаивалась. Но достаточно было встречи с шамовской соседкой — и прежние сомнения снова одолевали ее.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды Рыбаков не спросил ее:

— Ты что, Валентина, стала Шамовой?

Она вспыхнула и опустила голову. Узнав об этом разговоре, Богдан Данилович с ласковым упреком проговорил:

— Чего же ты расстроилась? Надо было сказать: «Да, Шамовой». Это же чистая формальность. Сегодня сходим в загс, и переноси ко мне свое приданое.

— Какое у меня приданое, — потупилась Валя.

— Все будет, Валечка. Ты и без нарядов красавица. Но будут и наряды. Все будет, дай только срок…

Так Валя Кораблева стала женой Богдана Даниловича. «Все плохое теперь позади», — радовалась она, развешивая в шкафу свои платья. А что впереди? Там ей виделась широкая дорога, до самого горизонта, позолоченного лучами восходящего солнца…

Где-то далеко-далеко отсюда бушевала кроваво-черная жестокая война. Горела, дымилась родная земля, и тревожное зарево невиданного пожарища освещало всю страну. И здесь, в далекой от переднего края Сибири, видны были отблески этого зарева и воздух был пропитан едкой гарью пожарищ. Иногда война представлялась Вале гигантским вихрем, который бушует над всей землей. И только сюда, за порог этого дома, не залетает жестокий вихрь. Ее дом — крохотный солнечный островок в бескрайнем жестоком смерче войны. И не было такой жертвы, на которую не решилась бы Валя, защищая свой островок…

Короток зимний день: от обеда до вечера — воробьиный шаг. Пятый час, а без лампы не почитаешь: буквы расползаются перед глазами. Рыбаков устало выпрямился, расправил плечи, встал.

На углу стола в высокой железной треноге стояла тридцатилинейная лампа-молния. Ее горелку оседлала большая квадратная картонка с дырой посередине. На картонке — фонарное стекло «летучей мыши». Треножник и фонарное стекло в лампе придумал Лукьяныч. Старик очень гордился своим изобретением и не упускал случая похвастаться.

Василий Иванович зажег лампу. Кабинет озарился неярким желтоватым светом. Рыбаков снова подсел к столу. Оглядел серые, усталые лица членов бюро. Заседают сегодня с двенадцати часов. Бюро было закрытым, немногословным, трудным. Наконец-то закончился последний вопрос длиннющей повестки дня.

— Будем кончать, товарищи, — сказал Рыбаков, — кажется, все решили.

— Есть еще одно дело, — подал голос райпрокурор Коненко. — Я бы просил обсудить мою докладную. — Он торопливо вынул из портфеля листок бумаги и подал его Рыбакову.

Василий Иванович скользнул взглядом по прокурорской докладной.

«Довожу до вашего сведения о грубейшем нарушении революционной законности первым секретарем Малышенского райкома ВЛКСМ тов. Синельниковым С. Я.».

На худом смуглом лице Рыбакова появилось выражение недоумения.

— Что за дьявольщина, — процедил он сквозь зубы.

Неслышно поднялся второй секретарь райкома Тепляков. Приземистый, полный. Под широким ремнем отчетливо проступает внушительный животик. Круглое, рыхлое лицо усеяно вмятинками оспы. Голос у него высокий, но не звонкий. К тому же он не выговаривал букву «ч», произнося вместо нее мягкое «шь».

— Ше там случилось? — спросил он, подходя к столу.

Рыбаков протянул листок прокурору.

— Читай вслух свое донесение.

Сухим, негромким голосом читал Коненко строки докладной, в которой рассказывалось об организованном комсомольским секретарем «ограблении» граждан, перечислялись фамилии «пострадавших», указывались цифры нанесенного им ущерба.