Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том 2. Театр неизвестного актера. Они не прошли

— Что? — закричал я. — Что? Говорите громче, я вас плохо слышу!

— Он посветлел, доктор! Раствор прозрачен, как аква дистиллята. А контрольный — мутный, как…

Через пять минут я уже был в лаборатории. В пальто и в шляпе, позабыв даже снять галоши, я вбежал в рефрижераторную. Очевидно, лицо мое было страшным, потому что Мария Ивановна, встретив меня на пороге, преградила мне путь. Она погладила меня по щеке и попросила не волноваться. Потом взяла за руку и вывела обратно в переднюю. Там она заставила меня снять шляпу, пальто и галоши. И только тогда, взяв снова за руку, повела в лабораторию. Ноги мои скользили по холодному сверкающему паркету. В горле пересохло. Я не мог вымолвить ни слова.

Белые дверцы термостата открылись, и тут же возле термометра я увидел мою контрольную пробирку: жидкость в ней была мутной и рыжей. Спокойно, уверенной рукой Мария Ивановна отодвинула ее в сторону. Позади стояла другая пробирка — подопытная. Она казалась пустой — жидкость в ней была чиста и прозрачна, как само стекло. Только легкая зыбь на поверхности, когда рука Марии Ивановны коснулась стекла, показывала, что пробирка не пуста. Мария Ивановна вынула пробирку.

Я хотел ее взять, но Мария Ивановна отстранила мои руки и отрицательно покачала головой. Она не хотела дать мне в руки пробирку с моим пантафагом. Она не доверяла мне, я мог уронить ее, разбить.

Секунду, минуту, час или вечность мы стояли друг против друга молча и неподвижно. Голубые, усталые от долгой жизни глаза старой женщины смотрели на меня словно из потустороннего мира. Серебряная прядь на ее виске трепетала от дуновения вентилятора.

А я стоял перед ней и плакал.

Сквозь слезы я увидел ее лицо, оно возникло близко перед моими глазами. Мария Ивановна наклонилась и поцеловала меня в лоб. Потом мы уселись рядом на скамейке напротив термостата. Тихо шипело в кранах рефрижераторов, где-то постукивал электрический счетчик, в соседней комнате в раковине журчала струя воды, капли росы падали на пол со створок термостата. Было тихо; казалось, кроме нас двоих, никого нет на белом свете. За окном задребезжал трамвай.

Тихий ангел пролетел, как говорили наши деды, когда наступала тишина.

— Хребет есть цепь гор, — сказал я, очевидно, вслух, потому что Мария Ивановна с недоумением взглянула на меня.

— Что такое? — прошептала она.

— Вы засекли время? — ответил я тоже шепотом.

— Да. Но не совсем точно. Возможно, что жидкость стала прозрачной еще утром.

— Да, — сказал я, — какая Васса Павловна разиня! Мы сейчас же поставим другой флакон состава семьдесят три и завтра точно определим время. Откройте мне шкаф.

Мария Ивановна открыла, и я принялся готовить новый раствор семьдесят три. Впору бы петь, танцевать, вертеться мельницей среди термостатов и холодильников. «Пантафаг-73» есть!!! Но щемило сердце, угнетала тоска. Потому ли, что не сразу приходит ощущение всей глубины счастья? Или потому, может быть, что Катря скоро уезжает?

Пока Мария Ивановна взвешивала вещества, я вышел в другую комнату и позвонил к себе на квартиру… Я должен был немедленно известить Катрю о моей радости: человечество получило «пантафаг-73»! Не поехать Катря не могла. Я тоже за своим пантафагом полетел бы на край света, в любую минуту, на любые хребты и вершины любых гор, не только Яблонового хребта. Я очень живо представил себе эти вершины под синими шапками вечного снега… Телефон не отвечал. Я позвонил еще раз. Что за черт! Может быть, она ушла в ванную комнату и не слышит звонка?

Я вернулся в лабораторию и еще раз взвесил приготовленные Марией Ивановной вещества. Если бы в лаборатории было сто человек, я заставил бы их всех проверить мои дозы. Пока Мария Ивановна устанавливала температуру, я взвесил еще раз. Я был максимально внимателен. Точная, сосредоточенная и ответственная работа наполняла меня, как всегда, ощущением блаженного покоя. В воскресенье мы зарегистрируемся в загсе, и тогда я буду ждать Катрю месяц, год, сколько понадобится. Потому что я буду ее мужем, а она моей женой. А то… Я громко рассмеялся, вспоминая все мои сегодняшние треволнения. Ну и рожа, вероятно, была у меня тогда на вокзале. А в поликлинике, возле той голой пациентки? Ну и денек выдался!.. Я не мог удержаться, чтобы не поиздеваться над собой. За целый день не найти и получаса для встречи. Хотя бы где-нибудь на улице или в каком-нибудь вестибюле! Ну и Ромео! Разве Ромео променял бы встречу с Джульеттой на заседание терапевтической секции? Слова любви — на сообщение о колитах!.. Вдруг я похолодел. Сердце остановилось. Катря, вероятно, разлюбила меня! Да! Да! За мою неповоротливость, пассивность, за мое неумение любить. На вокзале не встретил, завтрак в кафе не состоялся, то поликлиника, то секция… О чем я говорил с ней по телефону? Только то и делал, что оправдывался. Про шофера и про галстук, про плохо прощупывающийся пилорус. И про свой пантафаг! И еще про колиты. В моей памяти возникли наши разговоры по телефону, все до последнего слова. О чем мне говорила Катря? Тоже о моем пантафаге и о моих колитах! И ни слова о любви… Хотя нет, — она же сказала, это же она сама сказала, что придет вечером!