Василий Шукшин - До третьих петухов

– В душу как вроде удобрения свалили,– грустно сказал он.– Вот же как тяжко! Достанется мне эта справка...

Сзади подошел Медведь и тоже присел на лесину. – Чего такой печальный, мужичок? – спросил Медведь.

– Да как же!..-сказал Иван.-И страху натерпелся, и напелся, и наплясался... И уж так-то теперь на душе тяжко, так нехорошо – ложись и помирай.

– Где это ты так?

– А в гостях... Черт занес. У Бабы-Яги.

– Нашел к кому в гости ходить. Чего ты к ней поперся?

– Да зашел по пути...

– А куда идешь-то?

– К Мудрецу.

– Во-он куда! – удивился Медведь.– Далеко.

– Не знаешь ли, как к нему идти?

– Нет. Слыхать слыхал про такого, а как идти, не знаю. Я сам, брат, с насиженного места поднялся... Иду вот тоже, а куда иду – не знаю.

– Прогнали, что ль?

– Да и прогнать не прогнали, и... Сам уйдешь. Эт-то вот – недалеко – монастырь; ну, жили себе... И я возле питался – там пасек много. И облюбовали же этот монастырь черти. Откуда только их пашугало! Обложили весь монастырь,– их внутрь-то не пускают,– с утра до ночи музыку заводит, пьют, безобразничают...

– А чего хотят-то?

– Хотят внутрь пройти, а там стража. Вот они и оглушают их, стражникоа-то, бабенок всяких ряженых подпускают, вино навяливают – сбивают с толку. Такой тарарам навели на округу – завязывай глаза и беги. Страсть что творится, пропадает живая душа. Я вот курить возле их научился...– Медведь достал пачку сигарет и закурил.– Нет житья никакого... Подумал-подумал – нет, думаю, надо уходить, а то вино научусь пить. Или в цирк пойду. Раза два напивался уж...

– Это скверно.

– Уж куда как скверно! Медведицу избил... Льва по лесу искал... Стыд головушке! Нет, думаю, надо уходить. Вот – иду.

– Не знают ли они про Мудреца? – спросил Иван.

– Кто? Черти? Чего они не знают-то? Они все знают. Только не связывайся ты с имя, пропадешь. Пропадешь, парень.

– Да ну... чего, поди?

– Пропадешь. Попытай, конечно, но... Гляди. Злые они.

– Я сам злой счас... Хуже черта. Вот же как он меня исковеркал! Всего изломал.

– Кто?

– Змей Горыныч.

– Бил, что ли?

– Да и не бил, а... хуже битья. И пел перед ним, и плясал... Тьфу! Лучше бы уж избил.

– Унизил?

– Унизил. Да как унизил! Не переживу я, однако, эти дела. Вернусь и подожгу их. А?

– Брось,– сказал Медведь,– не связывайся. Он такой, этот Горыныч... Гад, одно слово. Брось. Уйди лучше. Живой ушел, и то слава богу. Эту шайку не одолеешь: везде достанут.

Они посидели молча, Медведь затянулся последний раз сигаретой, бросил, затоптал окурок лапой и встал.

– Прощай.

– Прощай,– откликнулся Иван. И тоже поднялся.

– Аккуратней с чертями-то,– еще раз посоветовал Медведь.– Эти похуже Горыныча будут... Забудешь, куда идешь. Все на свете забудешь. Ну и охальное же племя! На ходу подметки рвут. Оглянуться не успеешь, а уж ты на поводке у них – захомутали.

– Ничего,– сказал Иван.– Бог не выдаст, свинья не съест. Как-нибудь вывернусь. Надо же где-то Мудреца искать... Леший-то навязался на мою голову! А время – до третьих петухов только.

– Ну, поспешай, коли так. Прощай.

– Прощай. И они разошлись. Из темноты еще Медведь крикнул:

– Вон, слышь, музыка?

– Где?

– Да послушай!.. "Очи черные" играют...

– Слышу!

– Вот иди на музыку – они. Вишь, наяривают! О, господи! – вздохнул Медведь.– Вот чесотка-то мировая! Ну чесотка... Не хочут жить на болоте, никак не хочут, хочут в кельях.

А были – ворота и высокий забор. На воротах написано:

"Чертям вход воспрещен". В воротах стоял большой стражник с пикой и зорко поглядывал кругом. Кругом же творился некий вялый бедлам – пауза

такая после бурного шабаша. Кто из чертей, засунув руки в карманы узеньких брюк, легонько бил копытцами ленивую чечетку, кто листал журналы с картинками, кто тасовал карты... Один жонглировал черепами. Двое в углу учились стоять на голове. Группа чертей, расстелив на земле газеты, сидела вокруг коньяка и закуски – выпивали. А четверо – три музыканта с гитарами и девица – стояли прямо перед стражником; девица красиво пела "Очи черные". Гитаристы не менее красиво аккомпанировали ей. И сама-то девица очень даже красивая, на красивых копытцах, в красивых штанах... Однако стражник спокойно смотрел на нее – почему-то не волновался. Он даже снисходительно улыбался в усы.