Нас догоняет Родионова:
- Наталья, напечатай.
Родионова всегда особо выделяет голосом "Наталья". Мы с ней тезки, и это совпадение возмущает Наталью Георгиевну. Когда наши старички обращаются ко мне "Наталья Георгиевна", Родионова начинает метаться над своим столом:
- Девчонка! Какая она Георгиевна? Еще даже не замужем. Если уж так хочется по имени-отчеству, могла бы на работе представиться как Григорьевна.
- Наталья! Напечатай. Только, пожалуйста, поскорее. Нет, сначала мне. Белый подождет. А мне уже звонили из центра, - не переводя дух и не делая пауз, что положены в местах знаков препинания, говорит Родионова.
Рядом с Родионовой, всегда куда-то устремленной, кажется, что остальные сотрудники отдела, а в первую очередь я, всячески стараемся увильнуть от работы, и только она одна делает все и за всех. "Здравствуйте", - слышу я и оглядываюсь, чуть замедляя шаг, и тут же за спиной Родионова:
- Там телефон звонит, а ты в коридоре разговариваешь. Как тебе не стыдно? Не за это ты зарплату получаешь.
Из смежных организаций Наталья Георгиевна возвращается всегда с двумя полными сумками и, усевшись за свой стол, долго рассуждает вслух, поскольку сейчас в каждой сумке килограммов. Каждый день за столом Натальи Георгиевны сидит ее дочь, тихо с ней беседуя. Часто к Родионовой заходит сын. А последние дни она подолгу разговаривает в вестибюле с мужем. Дочь ее - беременна, сын разводится с третьей женой, у мужа участились сердечные приступы, а я - не замужем, у меня никаких хлопот и забот, мне бы работать и работать. Но когда Наталья Георгиевна выговаривает мне, как мне надо относится к работе, я думаю не о том, как повысить производительность своего труда, а какие цифры проставила бы я ей в табеле на зарплату, если бы наши часы показывали чистое, как на хоккейном поле, время.
Взяв у Родионовой письмо, я подхожу к кабинету Левчука. Из кабинета выходит Артамонов, председатель месткома, протягивает мне лист бумаги:
- Нужно срочно отпечатать.
- Хорошо.
- Не хорошо, а немедленно. Решается судьба человека. Это срочно.
- Те, что у меня в руках, тоже срочные.
- Тебя никогда нельзя ни о чем попросить. Ты всегда занята. Ты ничего не можешь сделать сейчас же. Обязательно через какое-то время.
Я могу понять, посочувствовать и даже, если в силах, помочь, когда решается чья-то судьба. Но я не могу понять, чем не нравится Артамонову слово "хорошо" и почему он, кому-то желая добра, кричит на меня? И почему он, вообще, кричит на меня?
- Я не могу сейчас отпечатать, - чеканю я. - Да, я занята. Да, я всегда занята. А сейчас мне надо получить почту. Почему я должна бросать всю работу, как только подойдете вы? Или в нашем отделе срочная работа может быть только у вас?
- Если ты сейчас же не отпечатаешь, - задыхается Артамонов, - я пойду к Левчуку.
- Ваше право.
В кабинете Левчука тихо. Пять минут, и все три бумажки будут готовы. Я закладываю в машинку бланк. Тут дверь кабинета приоткрывается, и в кабинет просовывается голова Ласкова. Потом, словно дверь нельзя открыть шире, и весь Ласков протискивается в щель. Подписав у Левчука письмо, Ласков идет к дверям. У дверей останавливается и с укоризной говорит мне:
- Что же вы ушли? Там телефон без конца звонит. Мешает нам работать. Давайте я перенесу машинку.
Я едва не взрываюсь: перенесет машинку! Когда я прошу перенести машинку у одного был инфаркт, другой торопится, третий советует завести штатного носильщика. Я бегаю по этажам и ищу какого-нибудь парня.
Левчук перестает писать, чуть приподнимает голову, слушает, но молчит.
Ласков уходит.
Я печатаю адрес. Дверь кабинета шумно распахивается, влетает Шустерман. Ему нужно какое-то распоряжение.
Все распоряжения мною подшиты в папки, пронумерованы и стоят в шкафу строго по порядку. И на дверце шкафа приклеен список всех дел с указанием, в какой он папке и под каким номером. Но Шустерман - специалист, а доставать папки - работа секретаря.
Один не может без меня найти книгу ухода, что лежит на своем месте на тумбочке, другому срочно понадобилась стиральная резинка... Бегаю туда-обратно, кабинет Левчука - отдел.
Минут через сорок письма отпечатаны. Я складываю бумаги.
Левчук поднимает голову, спрашивает, как мое настроение, как дела в техникуме. Он мне очень симпатичен: воспитанный интеллигентный человек, никогда никому не скажет: приказываю или требую, только: я вас прошу. Никогда не забудет сказать спасибо. Зайдя в отдел, обязательно с каждым поздоровается за руку. У него всегда ровный вежливый тон, который не меняют ни совещания, ни планерки при руководстве, ни визиты проверяющих. За те два года, что я работаю у него в отделе, он единственный не сделал мне ни единого замечания. Если бы Левчук был моложе, я бы в него влюбилась.
Читать дальше