Ольга Туманова - Плесень

- За две недели, что болтались в Китае за счет фабрики, только ячейки, да и те меньше наших. Яйца в них будут биться. Снова пойдут убытки, - бурчит себе под нос Борис Львович Осов, бригадир пятой бригады. Но никто его не поддерживает, все устали, все хотят встать, размять отекшее тело, закурить, заговорить в полный голос, вдохнуть воздух в полную силу. И только уши-локаторы Фридмана нервно подрагивают. Он слышит все. Он ничего не забывает.

И, как ни хочется, а придется ему в Китай ехать опять, - говорит директор.

И все в кабинете поднимают руки и голосуют, и одобряют - а спроси их что?

- И последний вопрос, - говорит бесстрастно Иванюта. Он один не выглядит усталым, - о выходе из концерна.

А на фабрике начался обед. Уже увезли фабричные автобусы в деревню тех, кто ездит обедать домой. Бежали к столовой сортировщицы яйцесклада, основательно ступая по земле, шли слесари ремонтных мастерских.

Прижав к груди коробку с деньгами просеменила к кассе Римма Михайловна Гулова, заведующая столовой. Халат, засаленный и мятый, на животе не сходился, и было видно темное платье с большими пятнами жира.

Гулова только что отпустила автобус, тот повез по фабрике фляги с обедом. Сначала объедет все птичники, затем приедет в убойный цех. Автобус вез обеды тряско, содержимое перемешивалось, остывало, и время от времени птичницы начинали бастовать, но бастовали они не так как шахтеры, слаженно, четко, выдвигая конкретные требования и не приступая до обговоренного срока к работе; нет, птичницы махали руками, кричали, что им привозят объедки, что все вкусное остается управленцам, что для них означало - бездельникам и иждивенцам, грозились послать телеграмму в крайком, в ЦК, а теперь и Президенту. Периодически, после очередного крикливого бунта, птичниц начинали возить на обед в столовую. Очень скоро они убеждались, что здесь им достаются те же котлеты из смеси мяса, сухожилий и мелких костей, та же смесь из рожек свежеотваренных и вчерашних, недоеденных, и свекла на закуску так же травяниста и несладка. Но надо стоять в очереди на раздаче, а в зале нет ни телевизора, ни мягких стульев, ни уютных тапочек, и птичницы вновь требовали кормить их в их бригадном домике, в их комнате отдыха.

В столовой пахло дихлофосом: вчера, впервые за это лето, Павел Петрович Друк, завхоз, выдал дихлофос, и вечером травили мух. Травили от души, и сейчас еще в кухне тошнотворно пахло хлорофосом, и был этот запах сильнее всех остальных запахов кухни, он перебивал даже запах сгнившей капусты, подпорченного мяса... Пол, словно черным паласом, сплошь был покрыт дохлыми мухами, но уже то тут, то там мухи начинали потихоньку трепетать, оживать и пробовать летать. Со столов их смахнули, но подмести пол было недосуг.

- Ну, чисто наркоманы, - бормотала Гулова, усаживаясь у кассы. Глаза у нее были заплаканы. Вчера, в третью годовщину смерти мужа, ездила она на кладбище. С каждым годом потеря мужа казалась ей все горше. Они и, правда, жили неплохо, а теперь так и вовсе казалось, что очень хорошо. И была она за ним, это уж точно, что за той стеной. Это все только думают, что если она в столовой работает, так у нее не жизнь, а все масленица, и что муж с ней жил, потому что она его кормила. А это он ее кормил. Когда она с Иваном сошлась, у нее, между прочим, кроме панцирной сетки на полу от старой, кем-то выброшенной кровати, двух списанных в конторе стульев да прошлыми хозяевами квартиры оставленного стола ничего и не было. Ну, поесть в ее доме, конечно, всегда было, тут уж нечего Бога гневить. А вот тряпок... Одно платьице с вечера постирает, поутру погладит, и потопала на работу. И Ирку не баловала, нечем было баловать, это теперь у Ирки и квартира кооперативная и в квартире той чего только нет. А уж сколько Иван ее Ирке на книжку успел денег положить, даже она не знает. Да больше уж поди, чем у дочки Иванюты, да и чем у него самого. Хотя, бабы сказывают, что Иванюта деньги на книжку не кладет, хранит в сейфе и любит, когда у него просят взаймы. Дает всегда сотенными и каждый раз напоминает, чтобы сотенными и возвращали. А ее зарплаты хватало лишь за квартиру заплатить да за свет, да пару чулок новых купить. Что им платят-то, в столовой? Да, Иван, Иван... Тебе бы сейчас жить, при нынешних-то законах ты бы первый миллионер в городе был. И самый что ни на есть законный. Потому что руки у тебя были золотые, и не было такой работы в доме, которую бы ты делать не умел. Зарплату (а работал Иван в телеателье) он вообще не приносил домой, вся зарплата шла на книжку Ирке. А каждый день, бывало, поужинает, чемоданчик возьмет и пойдет по клиентам чинить то, что в мастерской в починку не берут, или ждать там надо недели, а он в один вечер все сделает, и без полусотни домой ни разу не вернулся. А какие он продукты в дом приносил! Разве она такие с работы таскает? Она, в лучшем случае, колбаски принесет да вырезку говяжью, а он и икорку красную, и балык, и крабов... И во всех травах разбирался, от всякой хворобы у него свой отвар был, и не болел никогда, и ни ей, ни Ирке хворать не давал, и надо же... В один день. Ушел живой-здоровый на работу, а в обед ей звонят - нет Ивана. И с огородом она хлопот не знала, бывало, сам все перекопает, а ее с собой брал, только чтобы посидела на краю поля на ведерке, пока он возится. А теперь вокруг одни хлюпики. Ни одного мужика нет истинного, так, хлам один. Ни одеть женщину не могут, ни приласкать, только и норовят пожрать бесплатно да нализаться не на свои. Где ты Иван? Как ты там? Знать бы...