Ольга Туманова - Плесень

Галина Ивановна Дьякова нетерпеливо постукивала пальцем по столу Шитяновой. Ей не терпелось поделиться новостью о Римшиной, но говорить в присутствии всех специалистов она не хотела, хотя наедине могла бы поговорить со всеми. К тому же в кабинете было несколько мужчин. Конечно, к концу дня, новость, перелетая от одного к другому, проникнет в самые укромные уголки фабрики и пойдет гулять по деревне. Но одно дело обсмаковать, обнюхать и мягко проглотить ее вполголоса в узком кругу, и совсем иное дело произнести те же слова громко при многолюдье - это все равно, что после ванной, небрежно накинув на плечи халат, пойти в спальню, где безразлично посапывает муж, и войти в залу, полную одетых и застегнутых мужиков. Даже если те мужики тебе и не вовсе незнакомы:

- Что ты барабанишь так, словно за тобой гонятся? - спросила Дьякова у Людмила Степановны, удивляясь, что та откладывает свой еженедельный большой перерыв.

- Да надо перепечатать вот эти рекомендации до конца планерки для всех бригадиров.

- А где та японская машина, о которой было столько шума?

- Не работает. Краска кончилась. Запасных баллонов нет, - не переставая печатать, отвечала Людмила Степановна.

- Так ее недавно купили.

- Два месяца назад.

- И сколько она стоит?

- Сорок четыре тысячи.

- А когда покупали, не знали, что краска кончится? А запасных баллонов к ней в продаже нет?

- Предложили Фридману что-нибудь для него лично в придачу, да за полцены, вот он ее и купил. Деньги не свои. У него все к рукам липнет.

- Как у юристки, - Дьякова перевела разговор на Римшину.

- Сравнила. Фридман не мелочится. Он у тебя из сумки помаду не вытащит. Людмила Степановна, словно компьютер, выдавала бесстрастно текст и трещала на машинке, машинистка она была, конечно, классная.

Шум в приемной усилился. Это директор открыл дверь, и к нему в кабинет, шумно, с разговорами стали заходить и те, кто ютился в приемной, и те, что стояли вдоль стен коридора.

Ожидая, пока, наконец-то, все зайдут в кабинет и приемная опустеет, Дьякова подошла к окну.

Тянулось до горизонта серое поле, покрытое чахлой растительностью. Даже из окна было видно, как за полтора месяца сухой жары просохла земля, и циклон, что пронесся ночью по краю, лишь на миг прибил полевую пыль. Бедная земля, вздохнула Галина. И еще что-то растет. На огороде поливаешь каждый вечер, и то вся зелень пожухла.

По шоссе тряско подошел и остановился грязно-желтый рейсовый автобус. Постоял. Дернулся. И - словно фокусник приподнял стакан - на фоне блеклого транспаранта, который, с тех пор как на фабрику перестали ездить райкомовские бабы, никто не обновлял, стояла Нина Петровна Охраменко, главный экономист фабрики.

Нину Петровну Галина видела хорошо, а вот, что написано на транспаранте, прочитать не могла. Сколько уже времени натянут против въезда на фабрику тот кумач, а она все никак не запомнит, сколько и чего обещает он сделать в районе.

- Охраменко на рейсовом, надо же, - сказала Дьякова, и Шитянова хмыкнула неопределенно, не переставая печатать.

Нина Петровна, поворачиваясь всем корпусом, посмотрела в одну сторону, в другую - и решительно направилась к фабрике. По тому, как смотрела она себе под ноги, которые тяжело и прочно опускала на асфальт, было видно, что настроение у нее отвратительное. И вот уже видно ее лицо: тяжелый взгляд и неподкрашенные губы плотно сжаты, словно Нина Петровна стремится удержать дурное настроение глубоко внутри.

А настроение у Охраменко, действительно, было отвратительное. Первой ложкой дрожжей, отчего забродила раздражительность, был Валентин Тихонов, водитель директорской "Волги". Нина Петровна уехала с фабрики в управление на "Волге", доехала на ней до конторы, которая находилась почти что в самом центре города, быстро согласовала свой вопрос по новым расценкам специалистам, вышла на крыльцо -"Волги" нет. Решив, что Тихонов, привыкнув к особой роли директорского личного шофера-денщика, решил часок крутануться по городу, подрабатывая к зарплате, и не сочтя нужным предупредить ее, Охраменко терпеливо прождала, стоя на крыльце и глядя прямо перед собой, минут двадцать. Двухэтажный особнячок, в котором какие только организации за его долгую жизнь не квартировали, все так же стрекотал машинками, звенел телефонами, гудел голосами. Здесь добросовестно подсчитывали и пересчитывали все то, что уже было подсчитано на предприятиях края, перепроверяли то, что уже было проверено, скрывая то, что уже было сокрыто, и передавали по инстанции в крайисполком, где снова все подсчитывалось, прежде чем передаться дальше, в центр. Армия целая со стреляющими машинками была задействована, чтобы окончательно запутать и скрыть реальность. Государство содержало мощный штат, что позволял ему, государству, получать предельно искаженную информацию о том, что на самом деле происходит в государстве.