- Пойдем, веди меня, - сказал я с увлечением.
Мы отправились и бродили долго, до вечера. Как только жара "свалила", в лесу стало так быстро холодать и темнеть, что оставаться в нем уже не хотелось. "Ступайте вон, беспокойные живые", - казалось, шептал он нам угрюмо из-за каждой сосны. Мы вышли, но не скоро нашли Кондрата. Мы кричали, кликали его, он не отзывался. Вдруг, среди чрезвычайной тишины в воздухе, слышим мы, ясно раздается его "тпру, тпру", в близком от нас овраге... Он не слышал наших криков от ветра, который внезапно разыгрался и так же внезапно упал совершенно. Только на отдельно стоявших деревьях виднелись следы его порывов: многие листья были поставлены им наизнанку и так и остались, придавая пестроту неподвижной листве. Мы взобрались в телегу я покатили домой. Я сидел, покачиваясь и тихо вдыхая сырой, немного резкий воздух, и все мои недавние мечтанья и сожаленья потонули в одном ощущении дремоты и усталости, в одном желании поскорее вернуться под крышу теплого дома, напиться чаю с густыми сливками, зарыться в мягкое и рыхлое сено и заснуть, заснуть, заснуть...
ДЕНЬ ВТОРОЙ
На следующее утро мы опять втроем отправились на "Гарь". Лет десять тому назад несколько тысяч десятин выгорело в Полесье и до сих пор не заросло; кой-где пробиваются молодые елки и сосенки, а то все мох да перележалая зола. На этой "Гари", до которой от Святого считается верст двенадцать, растут всякие ягоды в великом множестве и водятся тетерева, большие охотники до земляники и брусники.
Мы ехали молча, как вдруг Кондрат поднял голову.
- Э! - воскликнул он, - да это никак Ефрем стоит. Здорово, Александрыч, - прибавил он, возвысив голос и приподняв шапку.
Небольшого роста мужик в черном коротком армяке, подпоясанном веревкой, вышел из-за дерева и приблизился к телеге.
- Аль отпустили? - спросил Кондрат.
- А то небось нет! - возразил мужичок и оскалил зубы. - Нашего брата держать не приходится.
- И Петр Филиппыч ничего?
- Филиппов-то? Знамо дело, ничего.
- Вишь ты! А я, Александрыч, думал: ну, брат, думал я, теперь ложись гусь на сковороду!
- От Петра Филиппова-то? Вона! Видали мы таких. Суется в волки, а хвост собачий. На охоту, что ль, едешь, барин? - спросил вдруг мужичок, быстро вскинув на меня свои прищуренные глазки, и тотчас опустил их снова.
- На охоту.
- А куда, примерно?
- На Гарь, - сказал Кондрат.
- Едете на Гарь, не наехать бы на пожар.
- А что?
- Видал я глухарей много, - продолжал мужичок, все как бы посмеиваясь и не отвечая Кондрату, - да вам туда не попасть: прямиком верст двадцать будет. Вот и Егор - что говорить! в бору, как у себя на двору, а и тот не продерется. Здорово, Егор, божия душа в полтора гроша, - гаркнул он вдруг.
- Здорово, Ефрем, - медленно возразил Егор.
Я с любопытством посмотрел на этого Ефрема. Такого странного лица я давно не видывал. Нос имел он длинный и острый, крупные губы и жидкую бородку. Его голубые глазки так и бегали, как живчики. Стоял он развязно, легонько подпершись руками в бока и не ломая шапки.
- На побывку домой, что ли? - спросил его Кондрат.
- Эк-ста, на побывку! Теперь, брат, погода не та: разгулялось. Широко, брат, стало, во как. Хоть до зимы на печи лежи, никака собака не чукнет. Мне в городе говорил этот-та производитель: брось, мол, нас, Лександрыч, выезжай из уезда вон, пачпорт дадим первый сорт... да жаль мне вас, святовских-то: такого вам вора другого не нажить.
Кондрат засмеялся.
- Шутник ты, дядюшка, право шутник, - проговорил он и тряхнул вожжами. Лошади тронулись.
- Тпру, - промолвил Ефрем. Лошади остановились. Кондрату не понравилась эта выходка.
- Полно озорничать, Александрыч, - заметил он вполголоса. - Вишь, с барином едем. Осерчает, гляди.
- Эх ты, морской селезень! С чего ему серчать-то? Барин он добрый. Вот посмотри, он мне на водку даст. Эх, барин, дай проходимцу на косушку! Уж раздавлю ж я ее, - подхватил он, подняв плечо к уху и скрыпнув зубами.
Я невольно улыбнулся, дал ему гривенник и велел Кондрату ехать.
- Много довольны, ваше благородие, - крикнул по-солдатски нам вслед Ефрем. - А ты, Кондрат, напредки знай, у кого учиться; оробел - пропал, смел - съел. Как вернешься, у меня побывай, слышь, у меня три дня попойка стоять будет, сшибем горла два; жена у меня баба хлецкая, двор на полозу... Гей, сорока-белобока, гуляй, пока хвост цел!
И, засвистав резким свистом, Ефрем юркнул в кусты.
- Что за человек? - спросил я Кондрата, который, сидя на облучке, все потряхивал головой, как бы рассуждая сам с собою.
Читать дальше