Макар Последович - С тобою рядом

Выслушав такое горячее выступление Михалени, Осокин почему-то сперва внимательно поглядел на Корницкого. Но его крестник в эту минуту чрезмерно пристально изучал узоры занавесок на окне.

- Послушайте, что я вам скажу сейчас, - обращаясь и к Михалене и к Корницкому, каким-то торжественным тоном заговорил Осокин. - Очень похвально, что в вас есть такие хорошие чувства, но надо помнить, что мы находимся не на обычной крестьянской меже, а на государственной границе. Самовольничать тут нельзя. Подумаешь, что ж там такого, если наши секреты подымутся в полный рост и подадут команду прекратить издевательство над человеком? Либо откроют пальбу и кинутся помогать обиженному? Это, товарищи, уже называлось бы не обычной соседской сварой, а военным конфликтом, вмешательством одного государства во внутренние дела другого. Однако, уничтожая и изгоняя прочь с нашей земли их кровавых посланцев, ни один красноармеец не переступил в минуту самого большого гнева государственной границы...

- Петр Антонович, - вдруг, перестав разглядывать узоры гардин, спросил Корницкий, - а ты думаешь, мы правильно сделали, если рассуждать по-военному? Прекратив погоню на границе, мы тем самым позволили главным убийцам и палачам спасти свою шкуру. Многие из этих белогвардейцев осели теперь в жандармерии, стали карателями... Правильно ли это?

Осокин повернулся к Корницкому:

- Уж и не знаю, Антон, что сегодня в твоей голове! Пусть себе и так: с точки зрения военного человека мы, может, сделали немножко и не то, но политически поступили правильно. Мы заставили кой-кого на Западе задуматься и принять хотя бы для сведения, что держим слово, соблюдаем подписанные нами международные договоры о государственных границах. А насчет того, что многие белогвардейцы успели убежать, мы сами виноваты. Разве тогда наша граница была такая, как сегодня? Разве она так охранялась, как сейчас? Да ты теперь не пройдешь и версты от границы, чтоб тебя не заметили как постороннего человека и не сообщили на заставу! Сотни нарушителей задержаны пионерами, комсомольцами, крестьянами. Можно уже сказать, что границу охраняют не только те, кому это непосредственно поручено, а весь народ. Покуда ты, Антон, там партизанил - мы тут не спали. Видел, как выглядит застава?

- Видел, - нехотя буркнул Корницкий. - Отгораживаемся от своих родных братьев, как от каких-то прокаженных. А не ты когда-то говорил мне, что коммунизм сметет все границы? А-а? Забыл?

- Нет, не забыл. Говорил и сейчас говорю.

- Так зачем же их так укреплять? Разве только для того, чтобы коммунизму труднее было их сметать? Нет, крестный, как хочешь, но мне много чего-то непонятно. Когда-то мы вместе с тобой били буржуев, купцов, отбирали у них фабрики, землю, магазины, а теперь говорим, что трогать этих эксплуататоров и кровососов несвоевременно. Пройдет еще какой-нибудь год, и мы, чего доброго, начнем просить прощения у этой сволочи...

- Да что такое ты несешь? - с удивлением спросил Осокин. - Кто тебе сказал, что бить паразитов несвоевременно?

- А разве ты не слышал про новое постановление Центрального Комитета Коммунистической партии Западной Белоруссии? Там черным по белому написано, что вооруженную борьбу против пилсудчиков надо считать несвоевременной.

- И правильно написано. Значит, мы еще не подготовлены для всенародного выступления. Видать, там еще написано про усиление массовой работы, про агитацию и пропаганду среди рабочих и крестьян. А это тоже самое - борьба!

- Это проповеди, крестный!

- Такие, как ты называешь, проповеди бывают временами страшнее для оккупантов, чем твои партизанские налеты. Нет, браток Антон, мне сдается, что тебе следует подучиться. Отстал ты от жизни за последнее время. И здорово отстал! Не зря твою особу направили сюда. Теперь я тебя из своих рук не выпущу.

- Нашел мальчишку! Может, еще захочешь меня манной кашкой кормить? Поить, как грудного младенца, разбавленным молоком?

- Замри! - с притворной суровостью прикрикнул Осокин. - Если не хочешь, чтоб я тебя как злостного нарушителя государственной границы посадил в каталажку! Поедешь ты теперь в Минск, там есть у меня хорошо знакомый дядька, который как раз тебе пригодится.

- А как его звать? - без интереса, думая о чем-то ином, спросил Корницкий.

- Его зовут "комвуз".

- Как, как?

- "Комвуз" - коммунистический университет.

Знакомство Корницкого с комвузом затянулось на целых три года.

Ему казалось, что навсегда отошли в прошлое темные партизанские ночи, грозные зарева пожаров над ненавистными гнездами помещиков и полицейских. Вокруг него были люди, занятые исключительно мирными делами. Столицу Белоруссии Корницкий помнил, как город, переполненный во время первой мировой войны вооруженными солдатами, офицерами, а позже красноармейцами. Теперь Минском завладела, казалось, бесчисленная армия школьников и студентов. Никогда раньше этот город не видал столько людей с книгами и тетрадями под мышкой! Создавалось впечатление, что и Октябрьская революция произошла словно для того, чтобы как можно больше посадить народу за парты. Под школы, техникумы, рабфаки, общеобразовательные курсы, институты были отведены лучшие и наиболее просторные дома. Для Государственного университета строился неподалеку от Виленского вокзала даже специальный городок. Маляры, плотники, столяры днем работали, а вечером, не глядя на усталость, спешили кто в кружки по ликвидации неграмотности, а кто на курсы. Конка, в ту пору единственный вид общественного транспорта, не успевала перевозить жаждущих просвещения пассажиров, и многим из них приходилось за четыре и пять километров ходить пешком. Корницкого волновала эта неуемная тяга к знаниям, особенно людей постарше, людей его поколения, которым раньше двери в школу были закрыты. Теперь пожалуйста, учись на кого хочешь! Бывшие фронтовики и партизаны, которые по многу раз находились на волосок от смерти, победители белогвардейских и иностранных полчищ, буденовцы и чапаевцы покорно сидели на одной парте с хлопцами и девчатами и волновались, как дети, перед зачетами или экзаменами.