Макар Последович: С тобою рядом

Осокин был почти на целую голову выше Корницкого и глядел на него сверху вниз. Скрестивши на груди здоровенные рабочие руки, на которые когда-то в окопах с опаской поглядывали царские офицеры, он заговорил тихо, но требовательно:

- Скажи, сын мой, а не пошел ли ты за это время против своей совести? Признавайся, пока не поздно!.. Не проносил ли ты через границу камушек для зажигалок, подошвенной кожи, парфюмерии, известной в этом грешном мире французской фирмы "Коти"?..

- Нет, батька, - покорно ответил Корницкий.

- Тогда, сын мой, не заколебался ли ты перед блеском презренного металла, который зовется золотом? Не забыл ли ты, что сказал про него Владимир Ильич Ленин? А может, тебя соблазнили красивые платья и жакеты холеных купеческих и помещичьих дочек и ты отважился принять даже их веру? Исповедуйся, сын мой, ничего не утаивай.

- Нет, батька, - все тем же покорным голосом продолжал Корницкий. Ничтожества, о которых ты напомнил, не могли повлиять на мои убеждения. Никогда я не забывал, что такое "пауки" и "мухи", нигде не уступал дороги толстопузым...

- Так подойди тогда ко мне, сын мой... поцелуемся!

Михаленя и начальник заставы, улыбаясь, слушали и глядели на этот необычный для заставы ритуал. Осокин, чуть пригнувшись, обнял Корницкого и оторвал от полу. Потом то же самое попробовал сделать и Корницкий с Осокиным, но у него не хватило силы: "батька крестный" оказался достаточно весомой особой!

- В окопах под Барановичами ты был намного легче, - сказал он Осокину деланно печальным голосом. - Видать, советский строй, тихие и мирные дни иной раз содействуют прибавлению веса. А по ту сторону границы, под постоянным надзором полицаев и карателей, ты был бы легкий, как пушинка. Особенно во время облавы, когда тебе приходится ходить словно по лезвию бритвы...

Купание в холодной речке, видно, давало о себе знать. Переодетого во все сухое Корницкого колотил озноб. Осокин заметил, что губы у его крестника посинели.

- Ну, пошутили немного и хватит, - уже серьезно заговорил Осокин. Тебе надо выпить горячего чаю и лечь в теплую постель... Пошли!

Дома начальник заставы поставил на стол шумящий самовар и, пошептавшись с Осокиным, достал из буфета бутылку водки.

- Лучший способ вылечиться от простуды - это выпить на ночь горячего чаю с водкой, - садясь напротив Корницкого, сказал Осокин. - А потом мы накроем тебя что ни на есть теплее. Ты хорошенько пропотеешь и утром встанешь здоровее, чем был.

Начальник заставы тем временем нарезал на тарелку ветчины, поставил масло. На белоснежной скатерти в красивой фарфоровой хлебнице лежали белые ломти пшеничного пирога. Корницкий обвел взглядом комнату. Два высоких окна, рамы и подоконники которых выкрашены цинковыми белилами, на стенах свежие обои... Новый буфет, новые стулья и кресла, легкие гардины и зелень цветов на замысловатых подставках - все это вызвало у него загадочную усмешку. Осокин, внимательно поглядевший на Корницкого, спросил:

- Ты чего улыбаешься?

- Так себе. Вспомнил кое-что...

- Например.

- Может, скажу завтра. Сегодня уже поздно.

- Что ж, подождем до завтра, - спокойно промолвил Осокин. - А теперь выпей водки с горячим чаем и поужинай.

- Слушаюсь, крестный.

Его уложили на диване и тепло укрыли, хотя в столовой было совсем не холодно.

Обстановка квартиры начальника заставы и госпитальная чистота постели за несколько шагов от границы, которая перерезала Белоруссию на две части, насторожили Корницкого. Но он был так утомлен и вдобавок простужен, что решил поговорить обо всем этом после отдыха.

Петр Антонович проснулся почти одновременно с хозяином, когда синий рассвет только что заглянул в окно. Корницкий еще спал. Тулуп, которым его вечером укрыли поверх одеяла, свалился и лежал на полу. Осокин, ступая босыми ногами по прохладному полу, тихо подошел к дивану. Корницкий дышал ровно. Светлые его волосы свалялись и закрывали высокий лоб. Видно, он хорошо ночью пропотел. В ровном дыхании не слышалось даже самого легкого хрипа. Значит, переправа по ледяной воде обошлась счастливо, безо всяких последствий. Осокин на цыпочках вернулся в хозяйский кабинет, плотно прикрыл за собой дверь.

- Пчелка ваша жива? - тихонько спросил начальник заставы.

- Сдается, все в порядке.

- Вы давно знаете Корницкого?

- С тысяча девятьсот шестнадцатого года. Встретился с ним в окопах под Барановичами. Он, как и я, командовал взводом. В то время наша партия проводила огромную работу, чтобы превратить войну империалистическую в войну гражданскую. Я начал приглядываться к Корницкому, расспрашивать про него солдат. Складный такой, даже немножко щеголеватый унтер оказался сыном крестьянина из-под Бобруйска. Окончил церковноприходскую школу в своей деревне и организованные земством курсы садоводов. Дальше учиться не хватало средств. Корницкий попробовал устроиться садовником в соседнем поместье. Там только посмеялись над ним. В начале войны хлопца мобилизовали в армию и направили в полковую школу, из школы - сразу в окопы. Поразговаривал я с ним с глазу на глаз один раз, другой. Вижу, заинтересовало его. Начал он рассказывать мне про порядки в деревне. Я ему - про фабричное житье. И выходило, все должно быть не так, как есть, а иначе...