Николай Карамзин: Том 1. Письма русского путешественника. Повести

Женский монашеский орден.

В Немецкой земле носят кортики на ремне через плечо.

Кто хочет, рассмеется.

В двенадцати верстах от Авиньйона.

В Ниме много римских древностей.

Город Вьень.

Так говорит предание. Сию башню и сию пропасть показывают близ Вьеня.

Индейская книга.

По «Тревуским памятным запискам» (франц.). – Ред.

Королевский Дом инвалидов (франц.). – Ред.

Берегись, берегись! (франц.). – Ред.

В саду Пале-Рояля (франц.). – Ред.

«Я провел зиму в моей любезной Лютеции, – говорит он, – она построена на острову и окружена стенами, которые омываются водами реки, приятными для глаз и вкуса. Зима бывает там обыкновенно не очень холодна, но в мое время морозы были так жестоки, что река покрылась льдом. Жители нагревают свои жилища посредством печей, но я не позволил развести огня в моей горнице, а велел только принести к себе несколько горящих угольев. Пар, который от них распространился по всей комнате, едва было не задушил меня, и я упал без чувства».

«Очерки Парижа» (франц.). – Ред.

Потому что нигде не продают столько ароматических духов, как в Париже.

Мостовая делается в Париже скатом с обеих сторон улицы, отчего в средние бывает всегда страшная грязь.

За порядочную наемную карету надобно заплатить в день рубли четыре. Можно ездить в фиакрах, то есть извозчичьих каретах, которые стоят на каждом перекрестке; правда, что они очень нехороши как снаружи, так и внутри; кучер сидят на козлах в худом камзоле или в ветхой епанче и беспрестанно погоняет двух – не лошадей, а лошадиных скелетов, которые то дернут, то станут – побегут, и опять ни с места. В сем экипаже можно за 24 су проехать город из конца в конец.

Между великолепными домами, к ним примыкающими, заметил я дом известного Бомарше. Сей человек умел не только странною комедиею 175 вскружить голову парижской публике, но и разбогатеть удивительным образом; умел не только изображать живописным пером слабые стороны человеческого сердца, но и пользоваться ими для наполнения кошелька своего; он вместе и остроумный автор, и тонкий светский человек, и хитрый придворный, и расчетистый купец. Теперь имеет Бомарше все средства и способы наслаждаться жизнию. Дом его смотрят любопытные как диковинку богатства и вкуса; один барельеф над воротами стоит тридцать или сорок тысяч ливров.

Или «Царство счастия», сочинения Моруса.

Ну, ну, друзья! Больше остроумия, больше остроумия! Прекрасно! Вот это настоящая парижская веселость! (франц.). – Ред.

Чтобы смешаться с народом (франц.). – Ред.

Фремен! Ты заставил судьбу трепетать, и имя твое жилет, хоть ты и умер (франц.), – Ред.

Кто прожил на земле восемьдесят лет жизнью Франциска Серафического, Тот на небесах живет как ангел (франц.). – Ред.

Так называемый Новый мост, близ которого я жил.

Я лишился Эвридики: с горем что сравнить моим! (франц.). – Ред.

Пылаю страстью! Клянусь честью! (франц.) – Ред.

На французский манер (франц.). – Ред.

Стихов, которые запоминаются (франц.). – Ред.

Я прошу знатоков Французского театра найти мне в Корнеле или в Расине что-нибудь подобное – например, сим Шекспировым стихам, в устах старца Леара, изгнанного собственными детьми его, которым отдал он свое царство, свою корону, слое величие, – скитающегося в бурную ночь по лесам и пустыням:

(«Шумите, ветры, свирепствуй, буря! Серные быстрые огни, предтечи разрушительных ударов! Лейте пламя на белую главу мою!.. Громы, громы! Сокрушите здание мира; сокрушите образ натуры и человека, неблагодарного человека!.. Но жалуюсь на вашу свирепость, разъяренные стихии! Я не отдавал вам царства, не именовал вас милыми детьми своими! Итак, свирепствуйте по воле! Разите – се я, раб ваш, бедный, слабый, изнуренный старец, отверженный от человечества!»)