Айзман: Их жизнь, их смерть

- От всех болезней одинаково лечат, - презрительно вставляет Жюль. - У меня понос был, тоже этой трубкой лечила.

Люди бывают глупы. И невежественны. Постоянно пашут, со скотом постоянно, и образования нету... Могильщик Жако насквозь видит всю их темноту.

- Дураки вы, - заявляет Жако: - это не трубка, а градусник. Инструмент, такой инструмент. Чтобы градус болезни узнать, инструмент. Там такая стрелка есть, и показывает.

Жюль протестует:

- "Стрелка"! Какого только мошенничества не выдумают, чтобы у людей из кармана су выуживать!.. Распахали бы гектаров с десяток, тогда и знали бы... "Стрелка"! А что по стрелке этой видать?

- Говорю тебе, Жюль, ты болван, - отстаивает права науки Жако: - все видать по стрелке, какая болезнь, какая кровь, где засорение, и сколько градусов... Мой Гастон в полку воспалением легких болел, и у него градусник уж тридцать семь градусов показывал. А

самое большее человеку сорок градусов дано. Уж когда сорок - конечно! Рой могилу...

- Ну? - недоверчиво восклицает дедушка Зозо. - Сорок? И у Гастона уже тридцать семь было?

- Тридцать семь... Без малого тридцать семь, без половины. Чуть не умер парень.

- От градусника и умрешь, - убежденно заявил Жюль. - Гастон молодой, он и выдержал, а старику начни ка тыкать эту стрелку твою - всегда помрет.

- Ты, Жюль, болван!

- Нет, я не болван!

- Еще какой болван!

- Нет, я не болван. Я тебе докажу, что я не болван.

Еще приходят люди. Башмаков у дверей набралась целая гора. В густых облаках дыма раскрасневшиеся потные физиономии. Галдят, чокаются. Звон стекла, смех, икота. Смачно сосут трубки, громко плюют, толкаются. Стучат кости домино, звенит по цинку стойки брошенная монета. Испарения от алкоголя, испарения от закуски, испарения от людей и копоть ламп. Анаиза Виар угощает абсентам Абеля, молодого кучера, и впиваясь в него жадно сощуренными глазами, настойчиво просит посветить ей в погребе... Жако и Жюль пьют. Обсуждают разные вопросы - мало ли у людей вопросов и пьют. И остальные все тоже пьют.

А время идет, - думает могильщик Жако: - такую уж оно имеет особенность, что оно идет. Там, делом человек занят, или, может быть, с приятелем закусывает, или так себе, без надобности прогуливается, а оно господь с ним! - оно все идет да идет. И уж тут трудно что нибудь сделать, очень трудно.

Вот полночь.

Одним из последних Жако и Жюль оставляют кабак.

Они идут под руку и рассуждают, оба сразу. Чертовски темно на улице. И грязь. Как только дождь, так и грязь. Всегда так... И здорово же скользко, чорт возьми! Если откровенно сказать - это свинство большое. Надобно, чтобы не было скользко, - чтобы людям было удобно ходить. Черт знает что! Республика! Вот и республика!.. Да, а старый Мишель не помирает! Докторшу требует?.. Ну это пустяки!.. Не поможет ему! Хоть докторша, хоть землемер, хоть начальник станции - ничего не поможет... Помирай! Надо помирать. А не помрешь - хуже будет! Что в самом деле?! Пятьсот лет - это ведь только праотец Адам столько жил... Будет хуже - и конец. В тысячу раз хуже будет, кляча старая!..

Однако, надо расставаться.

Не все могут жить направо. Жако живет направо, возле кузни, а Жюль - он прямо, против церковного сада. Надо итти прямо, - говорит Жюль темноте. Анаиза тоже сказала, что надо прямо итти. Всего не упомнишь, - отчего же не справиться? Жюль справился у Анаизы насчет того, где он живет, и она сказала: "прямо, прямо". Анаиза знает, - убеждает темноту Жюль. - Анаиза бедовая девка! Она все знает. Она шлюха, но все здорово знает... Стоп! Осторожнее!.. Вот чорт!.. Это телега?.. Ага, телега!.. Зачем поставили телегу?.. Нет, это забор. А забор с какой стати?.. Сволочи, забор надо? В морду, вот и забор. И Анаизе надо в морду. Почему она говорит, что Эрнестина родила чудовище? Пол лица как лицо, а пол лица как рыло?.. Рыло? А, мерзавка!.. У человека - новорожденный, у человека - первенец, господь человеку сына послал, а Анаиза - оскорблять?!. Пол лица - рыло? Постойте-ка: за это по морде...

Жюль в бешенстве идет прямо вперед, к оскорбительнице. Но сделав два-три шага, он натыкается на чью то вытянутую вперед руку, и в это же время другая рука быстро схватывает его за чуб и дерет, - с такой силой, что дикий визг вырывается из горла бедного пьяницы.

- Анаиза... Эрнестина... Голубушка... Не буду...

Жюль летит на другой конец комнаты и спиной ударяется в дверь: силы у Эрнестины, не смотря на то, что она родила несколько часов назад, еще водятся.

- Вон в конюшню! - Кричит она.

Подле Эрнестины, на табуретке, где раньше стоял только светильник, теперь светильник и две бутылки. Одна уже опорожнена, в другой вино доходит до половины.