Александр Володин - Каково же было их удивление

- Чешский хрусталь!

Но налил только в свой. Это обнадежило. Может и правда неволить не станет.

И вот я отсидел, казалось, уже достаточно. И чувствую, он начинает тянуть время. И понимаю, надо бы поскорее позвонить в клинику Каэма. Поднимаюсь прощаться, но сразу же - бдительный взгляд, трезвый еще, в упор.

- Куда?

- Пора.

- Сиди.

И высится надо мной на стуле. Еще и еще наливает себе, а я сижу под его взглядом. Но вот глаза его гипнотически начинают мутнеть - кажется, задремал. Поднимаюсь. Но, подумайте, таращится! Недобро эдак, обиженно. Виртуозно умел обижаться. Этим и брал.

- Да что ты, ей-богу. Спокойно.

Одна задача у него, чтобы я не ушел. Для чего, думаю, ему?

Оказывается, вот для чего. Попросил завтра сходить в торговище, продать платье, настоящее польское, рукава жиго.

- Ты не понимаешь, моих-то все уже знают в лицо.

Понимал я, зачем ему нужен.

- Не могу, - говорю, - не хочу, не умею.

Тут от обиды глаза его прямо увлажнились.

- Ты это... Скажи мне одно: дружба есть или нет? Или это...

Наливает в оба чешских бокала.

- Ты это... Пей.

Я удержался. Ценой неимоверных усилий. Весь сконцентрировался.

Хитроумное это словечко "это"... Простак, мол, он, тугодум. Ты еще и сообразить не успел, чего ему надобно от меня, а он в уме своем проиграл все твои варианты.

На другой день - торговище.

Держу свое кружевное прозрачное так, чтобы было непонятно: продаю или сам купил. Однако дамы видят насквозь, подходят по-деловому, справляются о цене, ахают. День простоял в позорище. Окоченел. Но к вечеру подошла какая-то дурында, теневичка из провинции, что ли, деньги некуда девать? Приобрела!

Доволен. Возвращаюсь к Очковому. А он ухмыляется натянуто.

- А ведь сейчас - это... Все торговище над нами потешается. Кто у тебя платье купил?

- Какая-то из провинции, что ли... И не торговалась.

- Из провинции. Так вот эта из провинции, сука, не сходя с места, перепродала втрое! Две пачки за тобой.

И оскалился. Так он смеется.

- Так вы же, говорю, сами цену назначили!

- На месте ориентироваться надо! Дурбень недоделанный! Не обижайся. Неприятный случай.

На торговище продал, да еще задешево, французский пистолетик с газовым несмертельным баллончиком. Только ослепляет и на время лишает человека дееспособности. Они у нас сейчас в ходу. Но продал-то я, чтоб не мерзнуть, первому, кто подошел. А продал-то я по неосмотри-тельности мальчику лет двенадцати, который сам продавал цветы бегонии, которые наверняка стащил на кладбище.

Однако, что тут началось!

Вот чего я не учел. Мальчику нельзя! Нельзя маленькому! Это прямо закон такой негласный. Рост рождаемости все падает, они, которые все же рождаются, стали неприкосновенными.

- Что продаешь маленькому, негодяй! - закричала какая-то косая.

- Шатаются, дурью промышляют, - подключилась другая.

Я сразу понял свою оплошность, молю их:

- Тихо, красавицы, виноват!

Но красавицы уже надвигаются.

- Вот сами таких хамов и плодим!

Чувствую, бить собираются.

- Еще и хулиганить! Над кем нашел хулиганить!..

И так далее. У одной появился откуда-то резиновый шланг, хлестнула меня, да больно. И у других откуда-то появились резиновые шланги. Исполосовали меня хорошо. А мальчик прицелился и стрельнул в меня своим неопасным газом. Боль в глазах нестерпимая. И не вижу ничего. И ноги подломились. А дальше ничего не помню, очнулся - сижу, спиной прислонясь к дому Очкового. Наверное, отвели и посадили меня именно тут.

Очковый все может, связи далеко идут. Намекнул мне: ты, мол, без прописки и постоянного места жительства. В сущности, типичный бомж. Смотри, мол, выметут из города. А жилищный вопрос стоит остро.

Устроил мне комнатку. Пусть кособокую, с низким потолком. Наверно, никто из очередников не хотел брать. Надо бы отказаться от этого благодеяния - не хватило душевных сил. Живу теперь оседлый, прописанный, полноправный.

Прибежала Землеройка. Навела порядок.

- Люди видели, что ты похаживаешь к Очковому. Стыдно это! Не понимаю я эту дружбу!

- Какая дружба!

- Дружите, дружите, хуже того, ты у него кромешник на побегушках.

А ведь и правда, - подумал.

- Я теперь в замазке, то есть по мелочевке, по темным их делишкам.

- Теперь жди молодчиков Одноухого. Двух торгованов они уже прикончили. Наверняка и ты у них на прицеле. Зря французский пистолетик продал. Теперь покупай настоящий.

На этот раз она перестраховалась. Молодчики Одноухого не давали о себе знать. К тому же в юные годы я любил пострелять. На стрелковых соревнованиях занимал призовые места, что интриговало городских девушек. Хищный глазомер. Суровый, невозмутимый, опасный. Жалко, в армии разучился. Хотя выстрелить в человека я бы все равно не мог.