Николай Александров - Замкнутый круг

Это произошло на ответвлении дороги в сторону деревни Береговое. Недалеко Обское море, его присутствие ощущается на почерневших от сырости березовых заломах, ветра здесь буйные, им есть где развернуться на водных просторах. Тяжело березняку уживаться с вдруг пришедшей водохранилищной сыростью, но вопреки всему цветут светлой зеленью околки каждую весну, плодятся грибы и плоские гроздья костяники.

Я ехал на дачу, с удовольствием планируя хозяйские дела, так хорошо отвлекающие от производственных забот. Перед поворотом остановился «Москвич», раскрылась дверка и на обочину выскочил рыжий щенок с белым пятном от груди к животу, будто создатель невзначай зацепил его кистью, попутав краску. Щенок кинулся в придорожную мягкую поросль травы. «Выгуливают бедолагу», — отметил я мимоходом, переключился на пониженную скорость и плавно вошел в поворот. Но когда выровнял машину, боковым зрением заметил синее пятно уезжающего «Москвича», ударил по тормозам, обернулся назад и увидел щенка на обочине. Он поднялся на задние лапы, глядя вслед убегающей машине, вдруг кинулся следом, потом встал и опять поднялся, пытаясь разглядеть над придорожной травой уезжающую машину, а хозяева, трусливо вильнув сизым дымком, исчезли за дальним виражом. «Бросили!» — понял я.

Я не остановился. Но уже не гнал, а плелся по дороге с помятыми чувствами. Напряжение звенело, а кругом все то же: березовые околки, нежность народившейся листвы, серый асфальт. И навязчивое чувство, будто не они, а я совершил предательство.

На даче я выпил две рюмки водки, посмотрел какую–то мексиканскую чушь со всеми немыслимыми рекламами, обезжирившими и без того жидкий сюжет, лег спать. Жена решила, что на работе неприятности. На работе было много чего, но все отступило, просто щенок не давал мне покоя.

Утром все было иначе, заботы предстоящего дня отвлекли, и о щенке я вспомнил, когда поворот высветился на лобовом стекле. Глаза забегали по ветровому экрану и нашли рыжее пятно на обочине. Щенок сидел, напряженно вслушиваясь в шум подъезжающей машины. Я остановился. Он радостный подскочил, прыгнул мне на руки, беспомощно повисли задние лапы, оголился в молочной шерсти живот. Щенок склонил голову, потянулся к руке, нюхнул, отметив запястье холодным носом, и тявкнул.

— Ну что, дружок? — я опустил щенка на землю. — Мне некуда брать тебя, у меня есть собака, и мы с таким трудом пристроили ее щенков, когда она выродила нам аж десятерых. Ну, беги в деревню, там накормишься, там вашего брата много.

Он бодро гавкнул, завилял хвостом, и я принял собственные оправдания. А вечером на всякий случай прихватил с собой кусок колбасы.

Мы часто говорили в семье про щенка, кинутого на перекрестке. Больше всех возмущалась дочь, предлагая забрать его, чтобы нашей догине было не так скучно. Поражала преданность этой маленькой животины. Больше месяца прошло, как выкинули щенка на обочину, а он не убежал в деревню, до которой рукой подать, ждал тех, кто его предал. Каждое утро он встречал меня на дороге, напряженно вслушиваясь в шум машины, кидался к открывающейся дверце и тыкался холодным носом в руку. Было очень обидно видеть эту невостребованную преданность, и я решил написать о нем. Продумывая сюжет, какие–то детали, я за несколько дней собрал в себе то чувство, которое и становится потом рассказом. Но как ни силился, рассказ требовал смертного приговора щенку. Жутиков писать я не люблю, их в жизни хоть отбавляй, помаявшись с сюжетом еще, плюнул и писать не стал.

А щенок погиб. Сбила какая–то машина. Рыжее пятно распласталось на обочине. Когда проезжали мимо, жена зашмыгала носом и вдруг сказала: «Какие же мы все сволочи!»

«Сволочи, сволочи…» — отдавалось в ушах, а ведь я хотел на чужом горе написать рассказ.

— Как хорошо солнце греет спину, я благоухаю! Да, Георгий Васильевич, а была бы метель — нашел бы и в ней что–нибудь утешительное. Я достиг возрастного потолка и теперь вижу то, что не понимал раньше. Вот с этих позиций и попытайтесь понять новый стихотворный виток моей последней «орбиты».

— Да, да, — задумчиво согласился Георгий Васильевич, рассеянно оглядываясь по сторонам.

Они шли втроем по прогретому солнцем городу: Георгий Васильевич — высокий, грузный, устало кивающий седовласой головой; Казаков — старый приятель и неудавшийся стихотворец, который сам себя однажды сравнил с бородатым древлянским божком, он и впрямь напоминал шустрого колдуна из дремучего леса; жена Георгия Васильевича — статная женщина в возрасте, не потерявшая своего обаяния, поздняя, но единственная любовь Георгия Васильевича. Глядя на них, всегда казалось, что Георгий Васильевич и Мария Александровна умрут в один день, потому что их невозможно представить отдельно друг от друга.