Шломо Вульф - Водолазия

- Другого определения у меня для таких людей нет. Его за глаза никто иначе и не называл. Впрочем, на мой взгляд, для евреев это явление не более типичное, чем хулиганство у русских.

- Молодец. Ладно, об определениях впереди. А пока о настроении. Когда я гово-рил маме о невесте по имени Таня, то, естественно, не верил собственным словам. Уж больно многие, и ты в том числе, оценили ее постоянство и характер. Так что я курил себе в тамбуре, смотрел на проплывающие за окном леса и поля и ничего хорошего для себя в Ленинграде не ожидал.

На перроне, под порывами злого ветра с холодным моросящим дождем, сжимая рукой ворот мокрого плаща, одиноко стояла продрогшая девушка. Увидев меня, она качнулась, словно у нее подкосились ноги, и бросилась ко мне, торопливо складывая зонтик. Я ощутил ледяные губы Тамары, а на шее сомкнулись ее мок-рые холодные руки. И тут же вспомнил, как кто-то заметил мне, когда я хвастал после боя на островах, что приручил Таню: "Д'Артаньян тоже говорил Атосу, что покорил миледи. Истинные миледи неприручаемы..." Боюсь, что именно с тех пор Таня и получила свою кличку. Сначала от нее страдала, а потом стала гордиться.

В комнате Тамары не было никого. Даже инвалида куда-то сплавила.

Поезд опоздал на час с лишним, и промерзла она до костей. Я был так тронут ее верностью на фоне обманутых ожиданий, что тут же стал ее целовать, а она - лихо-радочно раздеваться. Я запер дверь в комнату и обернулся, когда она, все еще дрожа, лежала под простыней. Но, как только я лег с ней и обнял ледяное тело, она вдруг вскочила и бросилась к двери, отбросить крючок. Я так обалдел от ее наготы, что так и не понял, что и зачем она делает. А Тома уже обняла меня, прикрыв лицо мокрыми волосами, и стала так целовать, что меня уже никто и ничто больше не интересовало. Включая подлую "миледи"...

И чем больше мы с ней общались, тем крепче я ее любил.

А когда начались занятия, то на неизменно ласковые улыбки Тани я только кивал благоприобретенным у барона образом. Это ее так забавляло, что она как-то нае-дине даже обняла меня. Но тут я отвел ее руки и тихо сказал: "Все. Со мной шуточки окончились. Переключайся на кого-нибудь другого." "Я бы рада, Димоч-ка, - вдруг заплакала она. - Да он на меня никак не переключается..." "Дашков-ский? - сжал я зубы. - Нашла себе предмет! Пижон, сноб и обрезанный еврей впри-дачу." "Ради него, - тихо сказала Таня, - я готова сделать обрезание своей души по самые... А вот тебе, Димчик, повезло в жизни, - ласково коснулась она пальчиками моей рубашки. - Тебя замечательная девушка любит. И как любит! Разве что так, как я бы любила... Феликса..."

Все сразу стало на место. Я пожал Тане руку, и мы с тех пор стали друзьями.

А Феликс - со своей Эллой Коганской. Каждому, как говорится, свое.

4.

Последующие годы прошли в учебе и работе. Времени было все меньше. С Томой мы общались то у нее, когда инвалид ненадолго уходил на какие-то свои собрания, то у меня, что было тоже не просто. Уже упомянутый мироед дважды обещал мне комнату в его общежитии и в последний момент отдавал ее другому. Если бы он хоть внешне выглядел не так типично, я бы не стал так накаляться, но в том-то и беда твоего народа, как там тебя теперь... Шломо? так вот, самые мерзкие из твоих соплеменников всегда и выглядят именно так, как их представляют веками народы и как привыкли ненавидеть. Веди себя так же ты, никто бы не решил, что все евреи виноваты. А вот Меламедский или нынешний Березовский - наоборот. Даже если он мне делал что-то хорошее (а что лучше, спрашивается, чем взял на работу и не заменял другим?), все равно он для меня был тем, кем ты его сам и назвал... Я ведь не смог бы прожить на стипендию. Помогать мне было некому. И я пьющий, к тому же... Это совсем другие расходы! Без Льва Ароныча или кого другого пришлось бы мне институт бросить. Комсомол? Он только и умел - давай, давай!

И вот как-то, уже на четвертом курсе, еду я от Томы домой, в свою трехместку уже в той же общаге в Автово. Вагон пустой, я один, не считая кондукторши. И тут - шум и гам. Входят. Все шестеро. Во главе с паршивчиком. Живы и, что странно, здоровы! Я сижу, читаю и надеюсь, что не узнают. А они расположились кучкой, болтают, смеются и вдруг гибон блеснул на меня своей фиксой и что-то говорит главарю. Тот даже вскочил на ноги. Я тоже встал спиной к дверям, чтобы при случае выпрыгнуть. И, опять же, в таком положении никого с тыла. А утопленник мой подходит и руку подает: "Как поживаешь, Дима?" Запомнил, а? Еще бы! Столько небось передумалось на дне, пока выловили...Только я не спешу ему руку пожать. Это мы тоже умеем - рукой сразу завладеть. Хотя, если честно, то завладей он моей лапой, что от его собственной останется-то, а? "Привет, - говорю. - Как здоровечко после купания? Не пошаливает?" А он улыбается довольно хорошо. да и остальные не встают грозно, а обернулись ко мне с улыбками. Даже фикса сияет доброжелательно. "Мы на тебя не обижаемся, - говорит хиляк. - Ты защищал за-мечательную девушку. И защитил. Мы, наоборот, хотим с тобой познакомиться поближе. Нам нужны русские люди." "В Питере, - говорю, - русских людей и без меня навалом." "Таких как ты... и мы - единицы, - еще теплее говорит он. Зато жидов и их прихвостней и вправду полно. С этим ты согласен?" "Не знаю, не счи-тал." "Хочешь вместе с нами посчитать?" "Заманить хотите?" "Можно подумать, что тут ты не в ловушке!" А амбал тоже подходит и говорит: "Брось, Дима. неуже-ли не видишь, что сегодня мы твои друзья?" И так он это сказал, моим же тоном, и вообще, как вы помните, на меня похож внешне, что я ему сам первый руку подал. Тут они все вскочили и стали представляться, по плечу хлопать и вообще зата-щили к себе домой, в какую-то огромную отдельную квартиру, водкой напоили заодно стали меня просвящать в национальном плане. Почему, скажем, в любой союзной республике, в какой-нибудь Молдавии или Армении есть национальный университет и академия наук, а в России - нет? У нас в Москве только союзные заведения, где всяких армян и прочих жидов больше, чем людей. Ни национальной оперы, как, скажем, у хохлов, ни библиотеки. И - никакого национализма! Кто хочет, так садится нам на голову, как и думать бы не посмел в Таллине или во Львове, а мы только широко улыбаемся: берите, мол, наше, не жалко. Хоть должности, хоть имущество, хоть лучших женщин... Если так пойдет дальше, то пол-Ленинграда будут черножопые, а русским, в лучшем случае, останется нищая глубинка. Для кого, спрашивается, страну веками создавали и защищали, если у нас все - для всех. а не только для русских, а в той же Грузии - для грузин! Куда ни загляни, статистика не в пользу наших. И везде, главным образом, в пользу жидов. Их в Союзе всего никого, а где потеплее - одни жиды!